—  Я сама откровенность, ваше величество. От моей шестой жены. От Каталины, вашей фрейлины.

***

— Ваше величество, вы, должно быть, заметили, что Констанция во всём старается вам подражать,  — сказала Адамина, леди Кейтарская, когда готовила меня к очередному пиру.

Она по-прежнему оставалась моей главной фрейлиной и была предана своей королеве, как никто из женщин Лесной страны. Преданность окупалась моим хорошим отношением к её незаконнорождённой дочери, Эрлин, которую она прижила от короля.

Я давно простила Адамину. Она не была виновна в том, что её первой положили на алтарный камень Высокого Бога, чтобы окропить его девственной кровью. А потом на него возлегла я, доказав моему мужу, что всё ещё невинна.

Я обманула жрецов, но не мужа и не Богов.

До сих пор мне кажется, что мой первенец, мертворождённая девочка, поплатилась за блуд с Эсмондом. Впрочем, это кажется ужасным, но я не о чём не жалела. Эсмонд стал моей отдушиной и спасением, моей надеждой и верой в хороший исход нескончаемой борьбы.

Когда я побеждала одну соперницу, на горизонте появлялась другая. Но я всё ещё не могла к этому привыкнуть: когда-то мечтала быть единственной и дарить себя мужу.

Глупые наивные несбыточные мечты, не имеющие ничего общего с реальной королевской жизнью.

— Странно, что ты не говоришь, что Констанция на меня похожа, — грустно ответила я, смотря в зеркало.

— Что вы, ваше величество! Нет у неё ни вашей стати, ни красоты, — пела рыжеволосая Адамина, и мне было это приятно. Я и сама считала так же, но недооценивать соперницу не собиралась.

Неважно, как выгляжу я или она, пока глаза короля, устремлённые на белокурую деву с каплей голубой крови, светятся счастьем и желанием получить её вожделенное тело.

И пиры, которые Анкильд ранее ненавидел от всей души, стали настолько частыми, что среди знати поговаривали: «Король, победив болезнь, теперь боится спать в темноте и остаться в одиночестве, поэтому ночами напролёт у нас теперь повсюду свет, музыка и танцы».

Мой муж изменился после болезни. Мне даже стало казаться, что он внезапно осознал: жизнь скоротечна даже у королей. Завтра может не наступить. И теперь решил взять у судьбы всё, что мог.

И кого хотел.

Если даже Констанция заставила его так думать, сейчас это было неважно. Главное, что Фарман пообещал мне свою помощь. А я ему — свою.

—  Скажи, какого ты мнения о Каталине? Не ведёт ли она себя заносчиво или неподобающим образом? Я всё никак не пойму, то ли она простушка, то ли хочет такой казаться, — осторожно спросила я Адамину, всё ещё решая, как поступить с шестой женой герцога-канцлера.

Он не настаивал, чтобы его жена ушла в Тень, как говорили мы о безвременно почивших. Вполне допустимо, чтобы она «приняла решение» удалиться в послушницы Матери-Богини. Это освобождало герцога от скандала и от пересудов.

— Нет, что вы, ваше величество! Она наивная простушка. Как говорится, «можно забрать девицу в столицу и женить на аристократе, но от этого она не станет равной ему». Захудалый род этой Каталины виден как на её лице, так и в манерах. Они слишком долго жили в деревне.

Я слушала с улыбкой и всё больше убеждалась, что выберу второй вариант. Это несправедливо по отношению к жене, едва достигшей восемнадцатилетия, но я давно поняла суть игры и отринула иллюзии: во власти нельзя удержаться, не замарав белых лаковых перчаток.

А устранить Констанцию, пока та не поставила королю условие, что она будет только его женой, а не любовницей, надо было как можно скорее. Мне было всё равно, что с этой жеманной лицемеркой сделает герцог.

— Ваше величество, — обратилась я к королю, как только герольд объявил о моём прибытии в пиршественный зал. Веселье было в самом разгаре и, судя по кислой мине моего супруга, меньше всего он ждал моего появления. — Благодарю вас за то, что наше королевство возвращается к прежней жизни.