Егор всегда был мечтательным юношей, немного «не от мира сего». Носил старомодную одежду, предпочитая принятым повсеместно универсалистским комбинезонам рубашки и брюки с рынка для отмороженных. Дома супруга с радостью вписывалась в эту его игру, наряжаясь в длинные шёлковые платья или полупрозрачные пеньюары. «Как представлю, что это сделано ещё до рождения моих родителей, аж в дрожь бросает». На публике она стеснялась подобной экстравагантности, но Егор никогда и не требовал от неё нарушать границ её личного комфорта: она уже принимала его таким, каков он есть. Чего ещё было ему желать?

Ветер резкими порывами отбрасывает его длинные волосы за спину, мелкие брызги свинцовых волн попеременно обдают лицо влагой. Пасмурное небо под невидимым глазу куполом, который генерирует электромагнитное поле, обеспечивающее энергией весь Петербург, обещает дождь, но Егор проверил заранее и знает, что его не будет. Крики чаек, гудение воздуха от скользящих на небольшой высоте автомобилей, плеск воды, пощёлкивающая речь марсианских школьников-туристов на соседних мостках, шум древесных крон, гнущихся от принесённого со стороны Финского залива прохладного ветра, беспрерывное щебетание сигналов электронных устройств со всех сторон. Его ухо, словно назло копируя давящий вакуум, образованный в груди, концентрируется вокруг каждого отдельного звука, окружая его чувствительной, болящей, хнычущей стенкой, и в то же время рассеянно воспринимает всю какофонию разом. Суперпозиция боли.

Егор старательно выводит её имя. В каллиграфии он новичок, поэтому буквы всё ещё получаются слишком вычурными, неестественными. Он словно старается уйти как можно дальше от общепринятого цифрового канона, и потому наращивает уйму лишних закорючек вокруг каждой. «Д» чем-то напоминает ему спящее лицо супруги, чуть прикрытое уголком одеяла. Он аккуратно вплетает в букву её губы, нос и закрытое веко.

Смерть супруги ещё больше сблизила его с миром, в котором он кропотливо копается уже несколько лет по долгу службы. Он начал понимать традицию погребения. Даже больше – традицию возведения надгробий. Теперь он не просто знал про неё, как занимательный факт из прошлого, а понимал, то есть, сочувствовал и воспринимал эмоционально. И, наверное, можно сказать, духовно? Это абсолютно иррациональное желание сохранить память о её существовании, поделиться ей с окружающими, отпечатав след на теле планеты. След, который каждый сможет увидеть и заметить, несмотря на то, что пройдут сотни лет, несмотря на то, что на теле этой планеты уже несколько миллиардов подобных следов. Ему хотелось сделать этот след особенным.

Разумеется, это иллюзия. Егор понимал, что ничто на свете не способно передать его память о супруге так, чтобы другой человек мог воспринять её во всей полноте. Но каллиграфия позволяла ему думать, что ему удастся вложить в этот отпечаток частицу своего личного восприятия её жизни, частицу своей тоски по ней. Частицу любви.

Кириллица, наряду с латиницей, иероглифическим китайским письмом, арабской и еврейской письменностью, вошла в современные электронные словари в виде одного-единственного, максимально комфортного для глаза шрифта. Остальные виды письма сохранились только в архивах. За эти несколько дней, незаметно выскользнув из подсознания, пройдя мимо снотворных и успокоительных медикаментов, сквозь сети распорядка дня, в голове Егора возникло желание овладеть каллиграфией всех пяти языков и, получив тело супруги, по древним обычаям предать его земле и возвести надгробие, где каждый, прикоснувшись к нему, мог бы вызвать цифровое полотно с написанным всеми пятью системами письменности именем: Дарья, Darya, 达莉娅, داريا, דַרְיָה. Чтобы любой человек мог прочесть её имя, даже не обладая специальными знаниями. Мог прочесть и знать, что она – жила.