Когда Наташа окончила в Сыктывкаре семилетку, дальше учиться ей как буржуазному элементу не дали. Тогда она поехала в Ленинград, поступила в музыкальное училище, но и оттуда через год её отчислили по причине того же непролетарского происхождения. Наташа стала работать в магазине, зарабатывать трудовой стаж, который мог ей обеспечить возможность получения образования. Наконец, она смогла-таки поступить в музыкальное училище.

За два года до начала Великой Отечественной войны Наташа вышла замуж, родила ребенка. В Ленинграде в первый год войны с малышом на руках попала под обстрел, её без сознания отвезли в больницу, что стало с ребенком, она не знала. Через несколько дней, когда больницу освобождали под госпиталь, всех лежавших в ней эвакуировали. Ребенка Наташа нашла только через три года после войны, у него была ампутирована ножка.

Когда мы познакомились с ней, она работала представителем какого-то комбината, обеспечивая своевременную отгрузку леса этому предприятию нашими леспромхозами.

Жила она одна, без ребенка, которого родственники мужа, нашли раньше, чем её. Думали, что она погибла.

Мы с Геннадием тоже «военные» дети. Я в Архангельске не видела бомбёжек (наши зенитки не подпускали немецкие самолеты к городу), правда было очень голодно, и мама обменяла почти все наши вещи на еду, не только свою и папину одежду, но и наши с сестрой платьица. Геннадий жил в глубоком тылу, у них даже светомаскировки не было, зато было много недетской работы. Рассказы Натальи Ивановны нас очень трогали, мы ей всем сердцем сочувствовали.

Сестра Гены, после того, как мы получили неотапливаемую вначале квартиру, ушла жить в общежитие, но заглядывала к нам по воскресеньям, а в следующие «теплые» годы приходила в субботу вечером и уходила в понедельник утром, давая нам возможность сходить в кино или в театр.

Гена любил и сестру, и свою маму, но после поступления на работу бывал у матери не так часто, как ей бы хотелось. Он был целиком сосредоточен на своем творчестве. Даже если делал что-то другое – шел в магазин или в детский сад за ребенком – все равно, вольно или невольно, думал о том, что пишет. Это делало его жизнь в каком-то смысле ограниченной, и часто ему приходилось прилагать усилия, чтобы «спуститься на землю», а мы все четверо: мать, сестра, Марина, я, терпеливо ждали. Вот сестра ему пишет:

«Гена, здравствуй!

Я уже две недели живу в Сидбаре (старинное название Красной, Гена и его семья называли ее так). Не знаю, приедешь ты или нет. Галя сказала, что приедешь 6 июля. Я здесь очень сильно работала. Хочу скоро уехать в город. Картошки еще очень много, нужна ли вам картошка? Если бы приехал повидать мать, то мог бы с собой картофель увезти. До нового картофеля ещё далеко. Если можешь, приезжай в среду, 21 июля. Буду ждать, если не приедешь, то я на попутной машине уеду. Мама хочет еще добавить. До свидания. Галина».

Дальше идет коротенькая мамина приписка: «Здравствуй Денадеюшка! Приехала из города Галина, много хорошего в доме сделала, даже поклеила обои, все вымыла, очень много работала. Приезжай, картофеля еще полно. Навести, обрадуй, с большим нетерпением жду. До свидания.

Возле родительского дома. В центре: мать писателя – Анна Васильевна Кувшинова, слева от нее жена – Галина, справа от матери сестра Галина. Сыктывдинский район, деревня Красная, 1962 год

* * *

В июле 1964 года у нас родилась вторая дочь – вопреки рассуждениям Геннадия, что у писателей не должно быть детей. «Для писателя и один ребенок слишком много, – говаривал он, – если, к тому же жена работает». Но так уж получилось…