– Эмма… – позвал Хауард, и она обратила к нему глаза, полные блеском радости и искрой любознательности. Он так любил своё отражение в карих недрах, глубинах её взгляда. —Тебе нравиться путешествие?

Она не ответила сразу, сползла со своего места, подбежала к отцу, и он поднял её на руки, усадив к себе на колени. Потом сказала, снова посмотрев на отца:

– Очень нравится, папочка!

Мужчина поцеловал её в висок, заслонённый завитушкой волос:

– Всегда помни об этом, помни обо всём, что тебе нравиться и обо всех, кого любишь! Никогда не забывай, что сейчас происходит!

– Хорошо, папочка! – она знала, что поняла его.

– Калеб Хауард улыбнулся ей:

– Ты всегда такая умница!

И девочка улыбнулась в ответ, зардевшись от смущения, сказала:

– Я тебя люблю, папа!

Он обнял дочь сильнее. Вместе они смотрели теперь в одном направлении: на луг за окном.

– И я тебя люблю, Эмма, дочка!

– Я не забуду! – уверила она.

Поезд нёс обоих в новую жизнь.

***

Размеренный стук колес убаюкал её, и девочка заснула в объятиях отца. Он смотрел на неё спящую по привычке, осматривал всклокоченные волосы на макушке и лбу, закрытые нежными полупрозрачными веками глаза неземной красоты, длинные ресницы, кончики которых трепетали от его дыхания, маленький носик, забавно вздёрнутый словно в вечном упрямстве, щёчки, ещё худенькие после долгой изнурившей и чуть было не забравшей её у него болезни, но уже раскрашенные милым розоватым румянцем, губки, когда она не спала поминутно несущие то очаровательные нелепицы, то странно звучащие в её возрасте прописные истины, сотни раз на дню называющие его папой.

Он любил её, даже намного сильнее, чем своего сына! Это было неправильно, но правдиво, и на Страшном суде, лицом к лицу с Создателем, он не устыдился бы признаться в этом! А дальше будь, что будет! За неё он понесет любое наказание, пусть самое страшное. За дочь он готов гореть в любом пламени, терпеть любые муки, ведь мучился же годами, ожидая её, и после, когда она уже отягощала его руки своим тельцем, а мысли его – одним своим существованием, в одночасье оставшись единственным человеком, что создан для него…

– Я тебя люблю, моя девочка! – шёпотом повторил он и внезапно почувствовал очищающую силу слёз, слёз, боли в которых не было, а были надежда и нежность.

***

Поезд понемногу сбрасывал скорость. Незаметно прошла для них часть пути, того, что словно навсегда отделила их от прежней, когда – то прочной, но распавшейся жизни. Он не сожалел ни о чём, она – не могла сожалеть, ведь с нею вместе осталось то важное, что было всегда – обожаемый папа.

Калеб разбудил дочь поцелуем в щёку, и она послушно открыла затуманенные от сна глаза, как всегда радостно возвращаясь к нему из фантастического мира снов. При виде его лица, улыбнулась и, догадавшись, спросила:

– Мы приехали уже?

– Да! – подтвердил он. – Скоро поезд совсем встанет, мы с тобой выйдем на улицу, а там нас уже ждут…

– Новые приключения?! – радостно спросила дочь, вся обратившись в ожидание их, невероятных и прекрасных.

– Да! – сказал он опять. – Но ещё, думаю, тётя Сара и дядя Эрик!

– Ура! – она захлопала в ладоши, но тут же стала серьёзной и будто бы даже погрустнела. – Я по ним очень соскучилась, папочка!

– И я, малыш, и я! – со вздохом признался он. – Но теперь мы будем вместе!

– А мы домой уже не поедем? – поинтересовалась девочка.

Мужчина улыбнулся. Конечно, она ещё долго будет называть и считать своим настоящим домом лондонский особняк, из которого за свои годы не разу не уезжала. Ещё долго она, уроженка Лондона, верно, будет задавать вопрос о возвращении домой, а он будет терпеливо её объяснять, что дом её отныне в Ливерпуле, и поступками доказывать это, создавать вокруг неё столько гармонии, окружать таким счастьем, что любимая, самая горячо любимая девочка на свете, и думать забудет о том месте, где родилась…