– Ну чего пристали к человеку. Вам всё равно не понять, что ему пришлось пережить. Война она не жалеет никого.

– А ты понятливый?

– Я? А-то.

Они сидели на берегу неспешной речушки. Молодая трава изумрудным платком обрамляла излучины и старицы. Солнце неторопливо клонилось к окоёму, краснея от предвкушения ночного отдыха. За рекой вдали прогрохотал поезд и стих. Молчали и камышовые заросли, где всегда прятался ветер.

– А ты убивал?

Егор неотрывно смотрел на тёмное течение, можно было подумать, что оно завораживало его. Лёшку было не унять, он-то знал причину гипнотического состояния друга, и вовсе не река тому виной. Он протянул другу новую бутылку пива.

– Ну чего молчишь, убивал?

– А ты как думаешь?

– Думаю – да.

Сорванная резким движением пробка полетела прочь. Острый кадык зашевелился, отмечая каждый жадный глоток.

– Однажды на моих глазах осколок мины полосонул друга. Такого же, как ты. Полосонул от горла до… – рука метнулась куда-то вниз, затем потерянно покрутилась перед животом, махнула ладонью и вернулась на место. – Да, всего исполосовала. Кишки наружу, а он ещё живой. Понимаешь – живой! Недолго, правда. Покорчился и замер, а мне страшно тогда стало. Меня стошнило, прямо, прямо на него.

– Так друг ведь.

– Друг, – согласился Егор, пьяно качая головой, – а всё равно. Это не кино, Лёшка. Друг. Одного не пойму: это его осколком или меня?

– Как это?

Лёшка наклонился, пытаясь разглядеть лицо Егора.

– Тебя, вроде же как…

– Да, Бог миловал – целый я и невредим. Вроде как… А вот тут, – каким-то порывистым самурайским движением Егор ребром ладони наискосок рассёк воздух перед собой. Пустая бутылка упала на траву. – Словно бы меня тем осколком полосонуло, Лёшка. Полосонуло насмерть. За минуту, мы с тем дружком одну сигарету на двоих значит. А тут лежит, уже не движется глаза в точку, мёртвые, а… а от кишок пар идёт – тёплые ещё. Вот и я вроде тёплый и вроде нет уже. Его железным осколком полосонуло, а меня каким? Лёшка, Лёшка, друг.

Егор отвернулся, пряча слёзы.

– Егор.

– Да пошёл ты! Открой лучше бутылку.

Снова кадык механически отсчитал глотки.

– Что-то мы сегодня с тобой много выпили, Лёшка.

– Есть маненько. Да ладно, не каждый день, ведь.

– Так и живу располосованный надвое, один Егор там остался, другой тут.

– А всё-таки мы этих черномазых тоже немало положили. Туда им и дорога. Расплодились, проходу от них нет. Но ничего, ничего, мы ещё, – Лёшка воинственно кому-то погрозил бутылкой на том берегу. – Только и умеют, что торговать.

Егор будто не слушал друга, провожая тихое течение остекленевшим взглядом. Затем он встряхнулся всем телом, поискал глазами, увидел разошедшегося Лёшку и неожиданно заулыбался.

– Ты это кому бутылкой-то. Вояка, – по-доброму хмыкнул он, – бутылкой. А вообще-то зря ты так.

– Что?

– Черномазые.

– А что? Как есть.

– Зря. Они как мы. Нас всех кто-то звереть заставляет.

– Кто?

– Знать бы… Я бы ему кишки выпустил. – Он помолчал и зло добавил, – живому. Вот кого не жаль, Лёшка. Был у меня случай. Нас тогда на зачистку отправили. Аул в горах. Мы на БМД подъехали, спешились заранее и с разных сторон вошли в тот аул. С виду вояки, а сердце внутри трепыхается. Палец так и теребит курок. В дальнем конце началась стрельба. Крики. Сержант со всеми пошёл в ближайший дом, мне показывает на сарай, мол, проверь там. Я метнулся туда. Чувствую руки потные. Тут за спиной грохнула ручная, и сразу очередь из АК. Пинком вышибаю дверь в сарай. Двери у них смешные, знаешь, на честном слове держатся. И влетаю внутрь, штык впереди. И лицом к лицу сталкиваюсь с ним.

– Чеченцем?