Ветер. Штерн уже и забыл, каким жестоким может быть ветер в свободном просторе. Не размениваясь на порывы, он шел сплошной стеной ледяного воздуха, выдавливая из глаз слезы и тут же выпивая их досуха. Плотнее натянув кепку, юноша упрямо наклонил голову навстречу. Поникшая осенняя трава сухо шелестела под уверенным шагом. Путь домой не выглядел сложным.

Рекруты двигались реденькой группой, каждый сам по себе, но все же не теряя друг друга из виду. Иногда, сбиваясь по двое-трое, люди на ходу обменивались примитивными шуточками и усталыми подколками. Держать темп было непросто, и пустые разговоры смолкли уже через пару часов. Кто-то решил ускориться и убежал вперед, кто-то решил выбрать дорогу полегче. Штерн не обращал на это внимания. Еще у ворот лагеря он внимательно рассмотрел простенькую карту, прикинул лучший путь, и теперь был сосредоточен только на том, чтобы двигать ноги. Он быстро втянулся в ритм и не особо смотрел по сторонам, подмечая только нужные холмы, повороты дорог и редкие куртины степных рощиц. Он не двигался быстрее всех, но его неторопливый бег съедал километр за километром с уверенностью метронома. К середине солнечного дня некоторые курсанты послабее стали подтягиваться чуть ближе, следуя его ритму. Так было легче. Штерн по-прежнему бежал молча. К вечеру около него, чуть обгоняя или отставая, уже собралось около десятка человек. Лишь небольшая группа из крепких отличников лагерного стадиона виднелась далеко впереди. Где-то там оказался и Джинн, так что день Штерна прошел спокойно и почти приятно. Юноша дышал расслаблено и ровно. В шаге от него так же размеренно бежал Диез. Вскоре после выхода из лагеря он поравнялись, кивнули друг другу и с тех пор в равной мере делили и ветер, и солнце, и драгоценную, пахнущую тухлятиной воду. Оба ничего не спрашивали, изредка косясь друг на друга оценивающими взглядами.

Хотя с наступлением сумерек двигаться стало легче, Штерн остановился у группы искореженных ветром деревьев, едва только солнце нырнуло в туманную дымку дальних холмов. Сухая земля редко казалась ему такой удобной и мягкой. Блаженно вытянув почти бесчувственные ноги, он подставил лицо сумеречному младшему брату сурового суховея. Кто-то из курсантов нашел в себе силы сложить крохотный костерок, и уютное потрескивание веток добавило вечеру завершенности. Уставшие люди негромко перебрасывались словами через мерцающие и опадающие язычки пламени. Впервые за долгое время Штерн ощутил знакомый уют.

Диез опустился рядом. По-кошачьи длинно потянулся, подкинул пару веточек в огонь. Проверил обувь. Обменялся парой слов с другими рекрутами. Уставился на здоровенные, серебряными каплями висящие звезды.

– Слушай, столько времени рядом, и до сих пор нормально не познакомились. Скажи, Штерн – это правда твое имя, или прозвище? – голос прозвучал с такой натянутой непринужденностью, что Штерн совершено искренне рассмеялся.

– Меня так зовут. Мама говорила, в честь Основы Герхардта. А почему ты подумал про прозвище?

– Знаешь, среди милитов есть старый обычай брать псевдонимы: на территории лагеря Боевого полка мало кто хочет связывать себя с гражданской жизнью. Иногда опасаются той стороны, иногда этой. А милитам не важно, как тебя звали раньше, пока все знают, что ты – это ты, – напряженность на выразительном остроскулом лице постепенно сглаживалась.

– Зачем опасаться гражданских? – Штерн искренне удивился.

– Так уж повелось, в рекруты идут не только по собственному желанию. Полки не выдают своих, и люди, нажившие себе проблем в стенах каменных домов, бывает, ищут спасение за деревянным частоколом. Не сказать, чтобы командиры были в восторге от такого пополнения, но поток желающих не так широк, сам знаешь. В конце концов, все равны перед инструктором.