– О нет, Брут. Я-то хорошо понимаю, что делаю. В отличие от тебя. Да сколько можно называть меня «птичкой»!!!

– Да-да, и именно поэтому я тащу по твоему указанию дикарям-преступникам новую одежду… Лекарю бы тебя показать!

– Мы вернем этих пленных их родным…

От неожиданности командор поперхнулся и долго откашливался прежде чем продолжить.

– Ты точно в себе? Вспомни только ту ведьму! До сих пор сплю при свечах! А мореходы что скажут? Каким образом мы снимем с себя гильдейские ограничения? Они же просили остановить это безумие с поджогами, а не потакать преступникам!

– А мы по-твоему, что сейчас делаем? Каждое мое решение ведет к исполнению поставленной задачи. Да и если эти несчастные и вправду имеют отношение к поджогам, то во-первых, они уже свое получили…

– Послушай-ка, Птичка. Как глава твоей шпионской сети, я отказываюсь понимать, что происходит. Сначала мы едем приструнять мейлонгцев, но вместо этого прогибаемся под них, и ты обещаешь им совместными усилиями уничтожить всех аборигенов на острове. Затем ты велишь забрать дикарей-преступников и упечь в ново-верденскую тюрьму. Мы их поим, тайно кормим лучшей провизией, таскаем им украдкой одежду, и оказывается, готовимся их передать родне… Я ничего не упустил?

Де Круа так резко развернулась к нему на каблуках, что гвардеец едва не налетел на подопечную.

– Послушайте-ка теперь, вы, Ваше Благородие! Хватит говорить со мной как со слабоумной и упражняться в панибратстве. Прошу считать это приказом! Да! Мне самой ужасно страшно, но я отлично понимаю, что и зачем делаю. Это понятно?!

Не терпящий возражений взгляд и до безжизненности беспристрастный тон мгновенно сбили усмешку с лица Брута. И, невзирая на разницу в высоте, гвардеец так потупился, что едва не вжал голову в плечи. Селин вздохнула и смягчилась:

– В самое ближайшее время будут даны все разъяснения о том, каков у нас план.

Официоз поставил гвардейца на место и заставил надолго замолчать. Обычно милосердная и терпеливая Селин начинала чувствовать в себе незнакомую клокочущую силу. Новая, пока что еще болезненная, жесткость где-то в груди многое упрощала. И становилось так страшно, и так сладко, что пугало и раззадоривало еще больше.

Из темноты за прутьями на них смотрело несколько пар зрачков, по-кошачьи горящих во мраке.

Казалось, за хриплым «вольно!», гвардеец сопровождения прогрохотал наверх с заметным облегчением.

Как бы ни репетировала эту встречу, Селин никак не могла ожидать столь горький укол сострадательной жалости. Пятно факела высветило просторную камеру с буграми поросшего белесой плесенью камня. На полу и у стен расположились изможденные аборигены в едва прикрывающих жилистые тела лохмотьях. Хвала Всеведущему теперь их раны от колодок были покрыты свежими бинтами. В углу стояла аккуратная деревянная кадка. Повсюду белели тарелки с остатками свежей пищи и кувшины с водой. К приборам никто не прикасался. Ели руками. Судя по всему, Мейлонг с местным населением не церемонился, к людям относились как к скоту. Но и на дружественной территории они вынуждены были пребывать в подобных условиях.

Благо ее распоряжение перевязать раны пленников и накормить исполнили быстро. Но от этого не легчало. Словно подавая открытую ладонь раненому зверю, она начала было:

– Я здесь, чтобы помочь…

Голос предательски дрогнул. То ли плачевное положение ни в чем ни повинных людей, то ли ненависть в гордых несломленных глазах подступили слезами. Она передала сквозь прутья сверток с чистой одеждой. Но рука ее так и осталась протянутой. Заговорил ветхий старик.

– Кукла-чужак без души на красивом теле приходить. Кукла-чужак врать и смеяться. Все чужаки врать и смеяться. Ты приходить, ты уходить. Мы остаться. Мы жить длинно! Мы – не вы!…