– Говорят, что украли королевскую вещь. Кто-то настолько осмелился… Странно то, что не всякий ведь вхож во дворец, а высшая знать не пошла бы на такое.

– Ой, не знаю, – развела руками собеседница, – всякое может быть. Мало ли какие замыслы у знати.

– Я тоже не знаю, какие у знати замыслы, – заметил Тейт, откладывая нож, который тихо звякнул о блюдо. – И не очень уверен, что хочу знать. Конечно, это могло бы дать ключ к разгадке преступления, но… его ведь расследую не я.

– Боитесь, неано? – спросила трактирщица с откровенной насмешкой.

– Боюсь, – кивнул Тейт и отпил пива.

– Смелый же вы человек, – продолжила женщина.

– Шутите? – нахмурился Тейт.

– Да нет, без шуток говорю. Сколько я ребят знала вроде вас: как в битву идти – бледные, а как начнется самая заваруха, так откуда что берется. И всегда они перед боем говорят, что боятся.

Шон Тейт с удивлением уставился на хозяйку. Она говорила о боях с таким знанием дела, словно была на войне. А по виду – трактирщица как трактирщица: крепкая, круглолицая, румяная, из-под белого чепца полуседая прядь виднеется.

Хотя кто знает, кто что под одеждой носит? У Шона свои тайны, у хозяйки Греты свои.

Он был очень далек от высшего дворянства, хоть и несколько лет назад проживал в родовом поместье Холтов, сам при этом Холтом не являясь. Родился Шон Тейт через три месяца после свадьбы его матери с графом Льюисом, поэтому не имел никакого права на наследование. Разве есть права у бастарда, рожденного безродной северянкой от неизвестного лица? Придерживаясь этого мнения, неано Льюис подчеркивал то, что Генри, сводный братец Шона, его законный сын и наследник. Достигнув возраста неполных семнадцати лет, он вынужден был покинуть дом.

О, Шон вспоминал те дни со смешанным чувством боли и горького сарказма! Подлый Генри снова спровоцировал драку, а когда Шону удалось удержать себя в руках и не ответить на это, поговорил о чем-то со своим отцом. Потом матушка молча глотала слезы и кивала в ответ на слова, что ее сыну не мешает получить образование, и вот, он, без родового имени и титула, отправился в университет на границе Эртвеста, Но и там ему не суждено было провести много времени: еще перед экзаменом юноша подрался с кем-то более знатным, чьи происхождение и связи едва ли уступали связям Генри. В результате пришлось тратить выданные отчимом деньги на офицерский патент, и об этом юноша не пожалел ни разу.

Шон не горел желанием расспрашивать свою хозяйку о ее прошлом: ведь и она могла пожелать узнать о своем постояльце побольше, и была бы в своем праве. Однако с этого вечера он больше не прятался в своей комнате и зачастил вниз, хотя и выбирал время, когда прочие постояльцы расходились: об этом его регулярно оповещал Жак.

Шону нравилось болтать о том о сем с Гретой, оделять Жака крашеными леденцами, чесать Матти, который облюбовал его колени в качестве подушки и иногда безмятежно на них засыпал.

Раз или два Грета предлагала ему жаворонков, пирожные и закуски от господского стола, но Шон отказывался – вежливо, однако категорично. Когда она пообещала не брать с него денег за эти лакомства, Шон посмеялся и наплел что-то насчет солдатской жизни и нежелания себя излишне нежить. Грета поняла и одобрила. Наверное, она все-таки имела непосредственное отношение к армии, может быть, была женой или дочерью военного, только правды все равно не поняла.

Шон просто не хотел питаться чужими объедками: это он мог делать и в родовом поместье Холтов, если бы когда-нибудь вздумалось вернуться.

Прожив почти две недели в Вете, Шон Тейт скромно отметил двадцатилетие и чувствовал себя почти привыкшим к этому шумному многолюдному и одновременно таинственному городу, а когда рядом находились земляки из Эртвеста, юноша и вовсе переставал унывать. Похитителя королевской вещи продолжали искать, поиски оказались тщетными, и потому все, кто был вынужденно задержан здесь, начинали тосковать от долгого нахождения на одном месте. Этот ленивый и вялый застой предсказывал крупную бурю, и очень скоро Шон понял, что ему не зря так казалось.