),^>37 как называются передвижные поселения из кибиток, имеется калмыцкий священник и специальное место для богослужений, которые под названием «монастырь» встречаются лишь изредка. Путешественник узнает их уже издалека, потому что на свободной площадке в центре хатуна стоят 10-12 более крупных по размеру и опрятных кибиток, ограничивая круглое или овальное пространство, в котором вы не увидите ни людей, занятых домашними работами, ни животных на лужайке. «Это монастырь», – таковы были слова, которые глубоко тронули меня, когда я впервые услышал их в степи. На самом деле, как может глубоко не тронуть такая картина: здесь, на широко раскинувшейся равнине, под высоким небосводом, в окружении приземистых гостеприимных шатров вы видите место почитания бога, выбранное этим небольшим бесхитростным народом; место, которое в качестве временного поселения удовлетворяет потребностям его мирных стад, и вместе с тем оно украшено наилучшим образом, хотя и с учетом приученности к небольшому выбору средств украшения? Как это может не тронуть, если одновременно чаешь убедиться, что народ в этом священном храме, принося жертвы искреннего богопочитания, чувствует себя счастливым? Но как только вы вступаете в святое святых, эти мысли покидают вас: со стен и потолка свисает множество уродливых изображений божества; здесь в качестве главного божества благоговейно хранится отлитый из латуни идол, большей частью женская фигура, как и на картинах, с четырьмя или шестью руками и другими странными искажениями. Тут же в ящике лежат друг на друге присланные из Монголии или Тибета священные тексты, которые понимают или, по меньшей мере, умеют читать только посвященные, то есть старший священник или лама и священник или гелонг.^>38 Во время проживания у Сербечаба Тименева мне приходилось бывать в храме; судя по тому, что я видел, богослужение не выглядело торжественно-возвышенным. Священники сидят в кибитке, говоря по-монгольски, «по скипетру»^>39, то есть по рангу, на скрещенных ногах с повернутыми кверху подошвами; они сидят неподвижно, как скульптуры, в два ряда от входа напротив друг друга; иногда они произносят или поют молитвы, чем-то напоминающие бдение по розарию,^>40 время от времени прерывая их пронзительным дисгармоничным звуком прямых и изогнутых латунных свирелей особого рода в сопровождении грохота больших литавр и цимбал, а также низкими, но чистыми басовыми тонами двух прямых деревянных труб длиною шесть футов (1,8 м), которые я видел во время службы только во внушительном каменном калмыцком храме у Астрахани, сооруженном столь часто мною упоминаемым князем Сербечабом Тименевым. Тому, чтобы в богослужении, которое проводится ежедневно, участвовали простые люди из того же хатуна, препятствуют узкие размеры самой хижины, где проходит служение, а что касается хатуна, находящегося на отдалении десяти-двадцати верст, то их жители ни разу даже не слышали шум инструментов. Они удовлетворяются убежденностью в том, что их ламы и гелонги как положено молятся за весь калмыцкий народ. Согласно религиозным установкам, им и без того неведомо различие между рабочими днями и воскресеньем, поэтому они ограничиваются заученной коротенькой молитвой-фразой. Такую молитву, похожую на заклинание, калмыки повторяют при каждом важном случае жизни, но не связывают с молитвой конкретного и определенного смысла. Как-то я подумал взять в услужение оставшегося без отца тринадцатилетнего калмыцкого мальчика, о чем настоятельно просили его очень бедная мать и дядья, и к чему сначала также склонялся сам добродушный и смышленый Норон. Но меня беспокоили опасения, что на моей родине никто не сможет давать мальчику уроки его религии, и он тем самым, наверняка, получит толчок для перехода в христианство. Я не скрывал своих опасений от родственников Норона, на что получил ответ: дескать, они по-прежнему желают, чтобы я взял его с собой, так как он все-равно останется калмыком; однако если господь устроит все по-иному, они не будут против его крещения; единственное я должен был следить за тем, чтобы он не забывал слова заклинания «omma nibad mächum»,