– Не хочу.

– Вы за нее не отвечайте. Фамилия как? «Купуева». Не из тех ли Купуевых ты, у коих дом в Мтищеве о двух этажах с кирпичным фундаментом под черепичною крышей? «Из тех, ваше благородие». Не у вас ли дощечка отходит в сторону и можно выйти к яблоне неподалеку и под ней целоваться с соседом вашим через пару дворов. «Ой, ой, ой, не говорите только маменьке, она очень строгая!» Когда же вы грех собрались совершить, кто-то выстрелил в воронье гнездо на вершине, чтоб разогнать каркунов надоедливых, и на вас все яблоки обрушились. «Ой, ой, так и было!» – запричитала девица, закрывая личико ручками. Покаялась батюшке? «Ой, не успела еще! Завтра покаюсь. Непременно покаюсь!» Не бойся, то во сне происходит с тобою. Развернем ее теперь, шлеп по ягодице, да, по другой. Не для вразумления, а более для удовольствия обоюдного.

– Не хорошо с девушкой так поступать. К тому же, два раза!

– Зад только на то и предназначен, поскольку раздваивается на две половины. Несчастны те женщины, которых по заду ни разу не шлепнул никто. Кого шлепают, у той проблем с женитьбою не бывает. Ладно, иди себе с миром, божье создание!

– Не божье, а воображения вашего горячичного!

– Или горчичного.

– Павел Иванович, а у вас, как с супругою?

– С моим беспокойным характером трудно супругу найти, чтобы смирилась с моими стремлениями мчаться куда-то, сам не знаю куда. «Сияет парус одинокий, поет итальянец в Палермо, в тумане неба голубом». Если в тумане, то почему в голубом, от тумана, должно быть, небо серое, как у нас, в Мтищеве. «Увы, он счастия не ищет, как будто в доме есть покой». Покой нам в доме только снится. Да и что в доме делать? Слоняться из комнаты в комнаты, постукивая костяшками пальцев по всему деревянному, что есть в доме, либо шариком на резинке бросать в котов, ругаться с кухаркой и…

– Лежать на диване.

– В шахматы сам с собой поиграешь по всему дому расставленными безделушками. Эту вазу будем считать турою и поставим её сюда, а эту статуэтку, посчитав за коня, переставим туда, а кто выиграл, к концу дня даже не ясно. Время, зато, идет незаметно и безболезненно.

– Не съездить ли нам, Селифан, к Петру Петровичу в гости? А-а, подождем, покуда сам не прибудет. Экая незадача! Мари Антоновна мчится сюда на коляске. Селифан, меня нету дома! На охоте, мол, я! Берем сапоги, ружье и патроны. Эх, не успею удрать, прячь сапоги и ружье, а я в шкаф. Не успеваем! Сейчас начнет разводить турусы. Вот, мол, какую невесту вам присмотрела, а я ей портрет «Мужик с топором». В одной руке у него топор на отлете, другою кулачищем своим непомерным замахнулся на кого-то, стоящего перед ним, так что зритель невольно отпрянет. Разбойная рожа, красная, что твой кирпич, борода – лопатой, глаза налиты кровью, рот раззявил в крике ужасном, грудь нараспашку – крест ходуном ходит. Новое направленье в искусстве. Из коллекции подвижников.

– На кой ляд вы мне кажете гадость такую? – машет рукой на меня Мариантонна. – Вы лучше на портрет взгляните Машеньки Огудаловой. Десять тысяч целковых за нее отдают ассигнациями. Дом у них в три этажа в городе, родители переедут в поместье.

– Что же вы мною торгуете, чай не крепостной, вольный еще. Чаю, кстати, хотите с вареньем?

– От чая не откажусь. Но вы, Павел Иванович, зубы мне не заговаривайте чаем и наливками тож.

– Я, может быть, больше, чем в десять тысяч себя оценяю. Вот и наливка!

– А поля, а леса, а дом в поместье! Нет, дом уже другой дочке завещан. Душ шестьсот крепостных на троих разделят наследников.

– Из них полторы сотни уже умерших.

– Машеньке триста душ, больше всех достаётся, остальным – по сто пятьдесят. Не скажу, что красавица писаная, но себе – ничего.