«Мы здесь все беседуем, а что же еще один спутник молчит? О чем изволите думать? Над чем размышляете?»

«О чем думаю? Роман-плевок сочиняю».

«На кого вы плюетесь в романе, любезный?

«На себя. В зеркало, если позволите».

«Отчего же, плюйтесь сколько угодно, да только зачем, позволю спросить?»

«Я – дверь в неведомое, господа. Через меня входят духи в наш свет и выходят. Ходят туда и сюда, хлопают дверью. Я в них плюю».

«Для чего?»

«Собираюсь построить мост на тот свет для вторжения в иные миры с последующим завоеванием».

«Вам мало Сибири, господин завоеватель?»

«Сибирь велика и необозрима, а тот свет необозримей».

– Много пришлось поездить, чтобы обуздать характер свой необузданный. Не по мне в доме сидеть с женой и детишками, рассуждал я, разъезжая, как уже говорил, в генеральском мундире. Что касается звания, в документе написано: генерал-фельдсъегерь. Что за фельдcъегерь, обычно меня спрашивают. Новая должность, самим императором придуманная на сей случай.

– На сей случай! Ведь врете!

– Никак нет! Такой должности нет, а на нет и суда нет. Мало ли что сказал, пошутил, может быть.

«Я, господа, пока говорю с человеком, беру его, как лилипута, и макаю мысленно в вино вниз головой. Кому повезло – в вино или в мед, а иных – в горчицу».

«Да кто вы есть такой, чтоб русского человека в горчицу вниз головой опускать?»

«Я Властелинов и этим все сказано. Фамилия моя соответствует сущности, а сущность – должности, а должность у меня не простая. Я, господа, – властелин мира! Спрашивают обычно, кто распорядился власти столько мне дать? Власти над миром не дают, а забирают, никто не решается взять, а я вот решился. Дал объявленье в газетах о взятых на себя обязательствах быть властелином, опроверженье не последовало, так и остался при должности. Охрану вперед отпустил, а сам, как Гарун Аль Рашид, путешествую инкогнито по владеньям своим. Приедем на станцию, велю вас выпороть».

«Это за что же?»

«Для забавы, из прихоти».

«Нету такого закону, чтобы людей пороть для забавы».

«Какой же я властелин, ежели не могу приказать. Полицейского пальчиком к себе призову и велю: голубчик, надобно господина вот этого посечь побольнее».

«А ежели спросит, за что?»

«Не твоего ума дело. Выполняй, что велел! Вы думаете, ослушается? Для него легче высечь, чем приказ подвергать осмеянию, я хотел сказать «сомнению».

«Ваше, ваше высочайшее величество, а нельзя откупиться от порки?»

«Ну, насмешили! Зачем мне ваши деньги? Я – хозяин всему, что хочу, то и беру».

«Ваше наивысочайшее величество, а помилуйте нас».

«Помиловать можно, живите, как жили, я – добрый».

– Коньяком меня не пои, а дай пошутить с обывателем.

– Прохвост все же, прохвост! Нету в вас лелеемого мной возрождения!

– Люблю пошутить, особливо с невежами. Еду в другой раз на перекладных из Мтищева в Нижний или еще незнамо куда, трудно вспомнить, столько было всего, а еще больше того, чего и не было, но могло быть, потому как все-таки помню. О чем сказано, а тем более написано, рано или поздно обязательно сбудется.

– Начните лучше рассказ о генерал-губернаторе, которого вы обманули, мой персонаж, разумеется! Надеюсь, вы его примеру не последовали.

– До губернатора еще доберемся. Долгая ночка будет, как у Шекспирезады. Кстати, о Шекспире.

– Сэр Вильям Шекспир?

– В каком-то смысле?

– Не умничайте, господин Шекспир, вы не на сцене!

– Я к сцене прикован цепями, поскольку актер.

– Вы знаете, в чем вас обвиняют?

– В написании аморальных, по-вашему мненью, сонет?

– В написании противоправной пьесы.

– Какой именно?

– «Гамлет из Холмгарта».

– Вот те на! Всемирно известная пьеса!