Что девчонка у могилы не одна, стало понятно сразу, да только собеседника видно не было, зато стало ясно, что не по своей воле девушка здесь, и, если не окликнуть её, повернуться и просто уйти, она, скорее всего, замёрзнет к утру. Слишком уж легко одета, а температура всё ниже опускается, вот уже и лужи корочками льда покрылись.

Девчонка позабавила его. Хочет казаться злюкой, огрызается, бухтит что-то под нос, а на деле… на деле наивная и добрая девочка, хлебнувшая в жизни немало горя, не понаслышке знающая, что, когда бьют, это больно, и что слова умеют ранить подчас сильнее удара. Гриша не знал Дашу, но стоило лишь заглянуть в её глаза, он всё понял. Девушка выпустила иголки не просто так, это привычка, сформировавшаяся давно и надёжно. Быть всегда начеку, быть готовой закрыться, во всём видеть подвох и не доверять людям настолько, что, скорее всего, нет в этом мире ни одного близкого ей человека.

Жаль, что путь до её дома таким коротким оказался.

Гриша тоже родился и вырос в Москве, но каждое лето проводил в деревне у бабушки. Вырос, почти забросил её, редким гостем стал, но теперь вот уже несколько месяцев проживает в деревне постоянно, ему резко опротивела Москва, в ней стало настолько неуютно, что хотелось подняться куда-нибудь повыше и… Но нет. Он даже этого не смог, и вместо того, чтобы завершить свой путь, просто сбежал в деревню. Струсил. Решил пересидеть тяжёлые времена под бабушкиной юбкой. Сам себе был противен, казался себе жалким и неспособным на настоящие мужские поступки, и оттого злился, запутываясь в собственных эмоциях будто в паутине.

В дом он зашёл на цыпочках, в прихожей свет включать не стал, пробирался в потёмках. Егорку разбудить не боялся, тот крепко спал, из пушек палить начнёшь – не услышит, а вот бабушка, как и все пожилые люди, спала чутко, могла проснуться от любого шороха. Сегодня, как выяснилось, вообще ещё не ложилась. Щёлкнул выключатель, залил прихожую мягкий свет, бабушка возникла на пороге кухни. Одарила внука суровым взглядом, вздохнув, покачала головой.

– Опять на погост ходил, горемыка?

– Опять, – проскальзывая мимо бабушки на кухню, подтвердил Гриша. Добрался до холодильника, вытащил из дверцы бутылку минералки, налил воды в стакан, разом осушил полстакана. На бабушку старался не смотреть, надеясь, что спать пойдёт. Но не тут-то было.

– Раз уж вышло так, что мы оба сегодня бессонницей страдаем, садись-ка, внучок, за стол, поговорим.

– Ба… Ну может завтра? – как маленький, заныл Гриша. Поперхнулся минералкой, кашлянул, с надеждой заглянул бабушке в глаза. Он так же не смел перечить ей, как было когда-то в далеком детстве, не боялся, конечно нет, но привычка срабатывала снова и снова: бабушкино слово – закон для внуков. И внуку-то тридцать лет уже, а поди ж ты, слушает бабушку до сих пор!

– Нет, Гриня, сегодня! – отрезала она.

Обречённо вздохнув, Григорий сел за стол, поставил на столешницу локти, на ладони примостил подбородок.

– И о чём говорить будем?

– Ты что же, внучок, Егория на меня оставить решил?! Ведь сгинешь же на погосте проклятущем! А не на нём, так ещё как… А сын? Ты подумал о нём? Я стара уже, мне о нём заботиться не позволят.

– Ба, ты сгущаешь краски, – поморщившись, возразил Гриша. – Да вот он я! Живой. Здоровый. Да что со мной станется?!

Старушка щедрой горстью сыпанула на стол гречку из холщового мешочка, хмурясь, принялась изучать что-то.

– Чего ж тебе, Гришка, спокойно не живётся? – вдруг, оторвавшись от изучения рисунка, спросила она. – Смотри… Тут и дорога, и опасность… да чего только нет! А всё она, Вероника твоя! Все беды из-за неё!