Он подумал, что обязательно нужно дойти до её дома, проверить, как она. Удивило ли его то, что девушка разговаривала с кем-то, видимым только ею? Нет. Ему ли не знать, что мир куда шире и объёмнее, чем кажется на первый взгляд.

– Папа! – голос Егорки прозвучал требовательно. Пожалуй, впервые прозвучал требовательно, а не просительно, как раньше.

– Иду, Егор! – отозвался Гриша. Нелегко было стряхнуть с себя задумчивость и спрятать тоску от сына, но он справился. Нельзя тревожить мальчика, он слишком чувствительный и ранимый.

– Пап! Мне сильно надо…. – захныкал мальчик.

Гриша подхватил его на руки, отнёс в туалет, помог. Егорка ворчал, ему неудобно было принимать помощь, он хотел всё делать сам, но, к сожалению, без посторонней помощи обходиться не мог.

– Что на завтрак будешь? – спросил у сынишки Гриша. – Есть варианты: яичница, каша, омлет…

Мальчик скривился.

– Не хочу есть! – буркнул он, нахмурившись. В последнее время накормить его целой проблемой стало. И не в том дело, что вредничал и требовал чего-то конкретного в еде, просто аппетит пропал. Сначала ходить перестал, теперь вот аппетит пропал. Что дальше? Григорий с ужасом думал об этом и каждый раз, глядя на сына, терзался чувством вины.

– Нет, Егор, поесть надо, – решительно возразил отец. – Хоть чуть-чуть, но это необходимо. Давай договоримся. Ты постараешься и всё-таки поешь, а потом мы с тобой пойдём гулять.

Мальчишка внимательно посмотрел на отца, вздохнул и очень неуверенно, будто прислушиваясь к себе, кивнул. Сможет ли он поесть? Хочет ли он гулять?

Егорка рос обычным ребёнком – сообразительный, любопытный и улыбчивый мальчик очень рано начал говорить, щебетал обо всём без разбору, и что с того, что собеседницей его по большей части няня была? Родители, занятые собой, практически не замечали его: жив, здоров, ухожен и замечательно, а мальчик, подрастая, потихоньку начал замыкаться в себе. К родителям с расспросами больше не приставал, что не могло их, конечно, не радовать, не капризничал, всё больше с книгами время проводил и с карандашами.

– Чудо, а не ребёнок! – любила повторять подружкам Вероника, но подружки понимали – он ей не нужен. Кивали, соглашались, нахваливали Егора, но делали это настолько фальшиво, что будь Вероника чуть умнее, непременно заметила бы.

Ещё тогда Гриша начал замечать, что с Егором что-то неладное творится. И хоть тоже был по большей части занят собой, а всё же видел, как одиноко и тоскливо мальчику. Изменить ничего не мог, работа отнимала всё его время, но поглядывал на сынишку с жалостью.

А потом всё изменилось. Егорка заболел. Двусторонняя пневмония и долгая, почти бесконечная борьба за жизнь. Вот тогда-то, проводя в больничном коридоре долгие ночи и не менее долгие дни, понял Гриша, что никого в его жизни нет ближе и роднее, чем сын. Что никакая работа не заменит время, проведённое с ним, и ни за какие деньги не купить искреннюю и доверчивую детскую улыбку. Жаль, что Вероника так ничего и не поняла.

Вероника…

Думать о ней не хотелось совершенно, но она не отпускала. Её смерть не изменила ничего. Григорий по-прежнему был одержим ею, всё время думал о ней, вспоминал, лелеял в памяти счастливые моменты их первых свиданий, доходил до свадьбы и настроение портилось. Жизнь тогда чётко разделилась на «до» и «после».

– Пап, я бутерброд буду, – подумав, решил Егорка, дёрнул задумавшегося отца за рукав рубахи, просканировал синими глазищами, – Пойдём! Только я сам. Ты коляску подкати…

Бабушка уже ждала их на кухне. Стол ломился от разных вкусностей, но Егор скользнул по ним равнодушным взглядом.