На мосту-то и пришли в голову мысли о самоубийстве. Ведь нужно всего ничего, просто перегнуться через перила. Варя и перегнулась, крепко ухватившись за ограждение руками, заглянула в бездну, и долго смотрела, как лениво и неторопливо течёт под мостом река. Как кружится попавший в мелкий водоворот желтый кленовый лист, как, едва показавшись на поверхности, ушла на глубину пёстрая, блестящая рыбина…

Здесь и нашёл её Игнат. Подбежал, подхватил, рывком оторвал от перил и вместе они упали на дощатую поверхность моста.

– Глупая! Да что ж ты делаешь? – кричал он, сжимая девушку в крепких объятиях. – Да что же может быть ценнее жизни?!

Она не отвечала, она захлёбывалась рыданиями, осознав вдруг, какую непоправимую ошибку едва не совершила.

– Я ведь дитя твоё ношу! – сквозь слёзы, зло выкрикнула она. – Ну же! Скажи теперь, что мы не нужны тебе! Родители сказали, и ты скажи, чего ж стесняться-то?!

А он грустно улыбнулся и спросил, прокашлявшись:

– Дочку мне родишь?

Расписались они тихо и скромно, благо, на тот момент Игнат уже был разведён, а жить вместе начали и того раньше, в день, когда Игнат увёл Варвару с моста, домой уже не отпустил. Вскоре и дочка родилась. Назвали Верой, и то, что должно объединять, окончательно отдалило их друг от друга. Теперь и вместе они находиться не могли, и порознь. Никак. То, что сильнее чувств, держало на коротком поводке, обоих.

Кто сказал, что привораживается только один из двоих? Как бы не так. Оба! Эта странная тяга убивала их, превращая каждый новый день в пытку. Но только Игнат не понимал природу этой страсти, а вот Варвара знала наверняка. И во всех своих несчастьях обвиняла бабу Валю, напрочь забыв о том, что старушка предупреждала её о последствиях.

Родители со временем простили Варю, в её дочке души не чаяли, и та отвечала им взаимностью. Родителям ненужная, бабушке с дедушкой Верочка отрадой стала. И пока родители разбирались в собственных страстях и обидах, девочка почти переселилась к старшим родственникам. Так и жили.

Игнат, не в силах объяснить себе собственного состояния, при котором Варвара оставалась магнитом, притягивая и отталкивая одновременно, не в силах противостоять самому себе, он начал всё чаще прикладываться к бутылке. Он ходил к Антонине, общался с сыновьями, а потом выл от отчаяния, понимая, что собственными руками разрушил то, что имело огромную ценность. К Варваре он испытывал жгучую ненависть, но и тяга никуда не ушла, его по-прежнему тянуло к ней, он не мог без неё, как без воды или воздуха, но возвращаясь домой, каждый раз учинял скандал, не умея справиться с раздражением и злостью. Срывался на дочь, бил посуду, крушил мебель, пугая малышку, но её слёзы не тревожили его души, не находили отклика в ней, напротив, ещё большую злость вызывали, почти безумную. Сколько раз он давил в себе дикое, почти безотчётное желание схватить нож… или серп, или же просто кулаком ударить так, чтобы дух вышибить. Из жены, из этого вечно кричащего существа, такого непохожего на его обожаемых сыновей! Вера казалась ему гадким утёнком, её внешность разве что жалость могла вызвать, да и то… жалость, смешанную с отвращением, и не понимал он, что уродливой девочку видит только он, его реальность подчинена чувствам, она искажает восприятие.

Отчего так происходит, знала только Варвара, она прекрасно помнила тот злополучный день, когда отважилась обратиться к бабе Вале за приворотом. Верила ли она тогда в силу приворота? Понимала ли, что он существует? Да нет… Она была всего лишь исстрадавшейся от первой, неразделённой любви девчонкой, готовой на всё, лишь бы только с любимым побыть. Хоть совсем недолго, но побыть, упиваясь счастьем. И не думала она тогда о последствиях, не понимала, что цена её краткосрочного счастья слишком высока окажется. Связал их приворот накрепко и держит, не отпускает, и дальше держать будет, ибо хода обратного у него нет.