Как правильно: «чаеныш» или «чаенок»? размышляла я, поглядывая на это первозданное чистое существо. Я призывно поцокала ему языком. А птенец лишь слегка покачивался и издавал жалобные скрипучие звуки.

На песке поблизости стоял водный велосипед, похожий на сани с педалями. На его сиденьи развалился седой, загорелый до черноты мужчина в голубых плавках. Он потягивал пиво из темной стеклянной бутылки. Поблизости загорал стоя второй шоколадно-коричневый седовласый мужчина. Очевидно, для них загар был чем-то вроде спортивного достижения. Подобная шоколадность вполне тянула на книгу рекордов Гиннеса.

Чаенок улетел, взамен прилетели три вороны и начали разгуливать вокруг полозьев водного велосипеда, откуда уже ушел, допив пиво, любитель оригинальных решений и удобств.

Я посмотрела в сторону моря. Вдоль кромки воды медленно шла стройная женщина в белых брючках, белой маечке, легкой белой распахнутой курточке и белых кроссовках. Отсюда лица ее не было видно. Волосы ее развевались на ветру.

Я долго провожала ее взглядом. В этом было что-то… Пустынный пляж, освещенный неярким солнцем… Чистый бежевато-серый песок и женщина в белом, идущая по кромке серого моря.

Я мысленно вздохнула – вот какой должна быть женщина. Чтобы понравиться ему. Мы все всю жизнь стараемся понравиться своим родителям, потом любимым… Местный «негр», рекордсмен загара, с короткими ногами и длинным туловищем, прошел прямо мимо меня и я подумала: «хочет быть сексапильным. Седые волосы покрасил бы…» На скамейку рядом со мной тяжело плюхнулись две грузные женщины. Одна помоложе, вторая, очень пожилая, часто и тяжело дыша. Они переговаривались между собой по-русски.

– Вот раньше, придешь на пляж… В любое время, в любой день – полно народу. Ну, и что они поимели с этого, эти латыши? С независимости этой? Заводы позакрывались. А квартплата…

– Мама! Хватит! Надоело, – пыталась урезонить ее дочь.

– Вот раньше на пляже яблоку негде было упасть. А теперь… вишь – какую гостиницу досками заколотили. А телефон. Теперь за местные разговоры – плати. Где это видано?

– Мама!

Я посмотрела на говорившую – обрюзгшая, расплывшаяся. Недовольное морщинистое лицо…

«А ведь дело не в квартплате, – подумалось мне. Не только в ней. Конечно, пожилым людям трудно, почти невозможно, перестроиться. Есть китайское проклятие (похоже, китайцы то и дело кого-то проклинают) «чтоб вам жить во время перемен…» Просто новое время уже – не ее время… Сидит же она здесь в пригожий летний денек и ноет, ничего не делая. Значит, может себе позволить. А то время – ушло безвозвратно…

Я, в отличие от нее, не оплакивала его. Но чувствовала, что меня было словно два человека – та, что до и та, что после. Та, что до, тоже исчезла, как канула в небытие и огромная страна, в которой та родилась, училась, работала, повстречалась со Стасом… в прощлом теперь веке.

Мы изменились, да. Надеюсь, не до неузнаваемости…

Я поднялась со скамейки, переоделась в кабинке и медленно пошла сквозь тихий дачный поселок, под словно замершими под солнцем вековыми соснами, в сторону остановки пригородной электрички.

Выйдя на главную улочку, я попутно зашла почти в каждую лавчонку, которые плотным строем облегали эту чистую мощеную пешеходную улицу, без устали переодевалась в примерочных, и нашла всё, что искала.

Я купила белые брючки, белую маечку и белую легкую курточку. В следующий раз, когда я приеду сюда… или к какому-нибудь другому морю, кто-то другой будет сидеть на скамейке, и смотреть, как вдоль кромки моря одиноко, отрешенно, идет женщина в белом. Волосы ее развеваются на ветру.