– Класс, я теперь могу забрать съёмник с гитары Игоря и поставить его на свою, – задумчиво пробормотал Андрей.

В тот субботний вечер вся молодёжь от пятнадцати до двадцати лет, проживавшая в ареале метро «Проспект Вернандского», будто взбесилась. Все ожидали вечера в сто шестьдесят девятой школе, который устроила «англичанка» Юлия Михайловна. Он назывался безобидненько: «Лондон… Его язык и традиции». Все понимали, что будут какие-то доклады об Англии, несколько сценок – их сыграют на английском языке ученики старших классов, а затем последует премьерное выступление «Птиц». Молва о них уже разошлась по окрестностям, и даже ребята, жившие на улице Кравченко, собирались прийти на выступление. Многие опасались выяснений отношений «удальцовских», где, собственно, и находилась школа № 169, и «кравченковских», у которых была устойчивая репутация отпетых хулиганов. Кто-то из администрации предложил на всякий случай отменить вечер, но Юлия Михайловна сумела убедить, что так педагоги потеряют авторитет у учеников. Тем более что интерес к языку после рождения «Птиц» явно вырос. Да что там говорить, преподавателям (а большинство из них были совсем молодыми девчонками и парнями, поскольку из старой учительской гвардии никто не хотел ехать работать на окраину Москвы) самим было интересно, что там играют и поют Брунов, Кулик и их друзья. И потом – многие из учителей посулили своим знакомым и детям знакомых провести их на мероприятие. В общем, все были повязаны обещаниями и обязательствами, и не состояться ВЕЧЕР попросту не мог. Я думаю, и дети важных милицейских начальников хотели попасть в школу № 169 в ту субботу. Хорошо, что слухи не дошли до высших эшелонов власти, а то те наломали бы дров.

Что в итоге было сделано директором и завучем? Пригласили пару милиционеров в форме из числа родителей учащихся. Обычно на вечерах присутствовал кто-то из преподавателей и члены родительского комитета, а в этот раз о «традициях Лондона» захотел узнать весь учительский состав, да и мамы-папы проявляли неожиданную активность.

Ажиотаж, который начался ещё с пятницы, вызвал у «Птиц» неведомое доселе волнение. Дрон говорил, что это творческая лихорадка и она пройдёт, когда они выйдут на сцену. Последние два дня ребята репетировали в актовом зале школы с усилителями, ударной установкой и микрофонами (их Ероха таки купил у какого-то слесаря трамвайно-троллейбусного депо). Получалось неплохо.

– А как здорово, что мы будем петь на вечере английского языка… Не придётся никаким партийным дуболомам объяснять, почему мы не поём по-русски, – заметил, обращаясь непонятно к кому, Болото.

– Вообще-то это проблема. Нам, я думаю, придётся что-то выучить и на русском, чтобы была отмазка, – прокомментировал рассудительный Дрон.

– Ну почему итальянскую оперу, – встрял в разговор новичок, студент Института имени Гнесиных Шура Грачёв, – можно петь на языке оригинала, а нам по-английски нельзя?

– А потому, Шура, что американский язык – это язык наших классовых врагов, – торжественно продекламировал Ероха.

– Знаете, – многозначительно произнёс Игорь, – мы будем вынуждены, как большевики, сочетать легальные и нелегальные методы борьбы. Что мы, зря учим историю, что ли? Знание нас вооружило.

– Ты, вооружённый, поменьше языком чеши, а то…

– Что – а то?

– А то, что стены нынче тоже слышат, – подвёл итог политической дискуссии самый взрослый, Ероха.

– Кстати! Вы кого-нибудь приведёте на наше выступление? – спросил Дрон.

– Я приду с Галкой, – сказал Ероха.

– Серёг, дай мне телефон Наденьки, я хочу её пригласить.