Фомин добавил:

– Маврин сам нарисовал портрет той Юленьки. Составлен на этой основе фоторобот, начали розыск. Надеюсь, через пару деньков взять ее.

Алексеев вернулся к столу.

– Почему не заявил о пропаже табельного оружия? – спросил он.

– Не хотел огласки.

– На что рассчитывал?

Чайковский ответил:

– Надеялся самостоятельно найти Юленьку. Не успел. Его взяли.

– Несуразица… Зачем в молчанку играть, если по уши в дерьме?

Со своего места встал Фомин.

– Разрешите, господин следователь?

– Разрешаю. Только зачем уж так-то, формально? Да, – Алексеев вытащил из стола лист бумаги, – на тебя – «телега». Непотребно ведешь себя с задержанным. Это и есть плоды неформального общения?

– Грешен. Но это не имеет отношения к делу, Илья Захарович.

– Не понял. Как не имеет? Любая крохотная деталь…

Фомин храбро прервал Алексеева.

– Позвольте мне все-таки рассказать?

– Все слушают тебя внимательно. Я – в том числе.

– Маврин любит жену…

– Поэтому лезет в постель к первой встречной, – съязвил следователь.

Фомин пропустил реплику мимо ушей.

– До безумия любит свою двойню – мальчика и девочку.

– Он рассказал?

– Нет, так знаю.

– Как «так»?

– Я очень хорошо знаю Мавриных. Дружим.

– С кем?! – Алексеев ничего не понимал.

– С Мавриным и всей его семьей.

– Ну, ребята, чем дальше в лес, тем больше дров. Семь дней я возглавляю оперативно-следственную бригаду и только сейчас, по случаю, узнаю, что один из нас на дружеской ноге с подозреваемым. Вы что? С ума, что ли, все посходили?

Алексеев повернулся к Чайковскому.

– И ты знал?

– Да.

– И вы, Зинаида Ильинична?

Орлова утвердительно кивнула.

– Нет слов! Сматерился бы, но тут дама.

Фомин своей шуткой попытался разрядить обстановку.

– А вы про себя.

– Нет, вы только поглядите, он еще и шутит! Наглость какая!

Заступилась Орлова.

– Не обращайте внимания, Илья Захарович, – это он всегда так.

– Как «так»?

– Чем сложнее обстановка, тем больше он шутит. Помогает – ему и нам.

Алексеев, кажется, стал успокаиваться.

– Хорошо. Оставим это. Продолжай, Фомин.

– А я, собственно, все сказал.

– А ты, собственно, еще ничего не сказал, – Алексеев стал подстраивать тональность под Фомина.

– Ладно… Повторю: Маврин готов на все, даже на червонец несвободы, но не готов и не будет готов потерять навсегда жену, особенно – детей. Из-за этого и молчал. Ночь, проведенная с юной красавицей, стала роковой. Не изменял он жене – никогда!

– Да, ситуация… Но ему же все равно придется давать показания. Он понимает?

– Понимает, – откликнулся Чайковский, – но рассчитывает, что мы его пощадим и не станем о нем везде трезвонить.

Алексеев замолчал. Встал и вновь подошел к окну. Достал пачку «Явы», вынул сигарету, зажигалку, щелкнул ею, закурил. И тут спохватился.

– Зинаида Ильинична, вы позволите?

– Вы хозяин…

– Мы можем воспользоваться таким понятием, как тайна следствия, и попробуем воспрепятствовать утечке интимной информации. Но я рассчитываю на сотрудничество… В конце концов, проблема не в его амурных делишках.

И снова в кабинете повисла тишина.

Наконец, Алексеев обратился к Чайковскому и почему-то на «вы».

– У вас все?

– Нет, есть еще информация к размышлению.

– И также с сюрпризами?

– Это уж как вы посчитаете… Вчера, при повторном осмотре места преступления найден свидетель, который, по всей видимости, видел убийцу. Не Бог весть что, но хоть что-то.

– Ты, полковник, имеешь в виду подростка?

– Именно.

– Допросил?

– Да. Вчера же.

– Надеюсь, в присутствии педагога?

– Обижаете, Илья Захарович: я ведь тоже иногда заглядываю в уголовно-процессуальный закон.

– Это так, но… Впрочем, извини… Что-то интересное?

– Кое-что.

– А именно?