– Тогда – подведем итог: Мистер Холмс и Фомин убедили нас, что пуговицу подбросили. Подбросили либо накануне, либо даже перед самым вашим приездом.

Чайковский подтвердил:

– Только так.

– Но если мы принимаем за версию, то…

– Надо освобождать из-под стражи Маврина, – закончил фразу Чайковский.

– Ребята, я вас не понимаю: кто инициировал задержание Маврина – вы или я?

– Мы, – в голос откликнулись Чайковский и Фомин.

Фомин еще и добавил:

– Совершена ошибка, и надо немедленно ее исправить.

Алексеев оказался не готов к этому.

– Вот так поворотец! Но… делать нечего. Сегодня, сейчас подготовлю постановление об изменении меры пресечения… Заменим арест на подписку о невыезде. Думаю, прокурор согласится. Но… – Алексеев обвел всех взглядом, – до тех пор, пока не возьмем Юленьку, не изобличим ее в хищении пистолета, он будет оставаться под подозрением.

– Нам также надо, если не станете возражать, Илья Захарович, поискать болтунов-предателей в наших рядах. Я могу лично этим заняться. Это тоже ниточка, ведущая к клубку.

– Полностью на твоей стороне, полковник Чайковский, – поддержал следователь. – Только – поделикатнее, потоньше, ясно? Худо, если тень подозрения падет на невинного и порядочного человека, – потом глянул в сторону Фомина и добавил. – Прошу прощения, но о ваших художествах все-таки сообщу генералу вашему. Специалисты вы славные, но иногда делаете слишком крутые повороты, и вас на виражах явно заносит.

– Повинную голову и меч не сечет, – выходя из кабинета, обронил как бы невзначай Фомин.

Бар «Серебряное копытце» был лишь наполовину заполнен, когда в зал вошли четверо – трое мужчин и дама. Откуда-то лилась приглушенная музыка. Лучи полуденного солнца с большим трудом пробивались сквозь плотно зашторенные окна. В зале было довольно-таки прохладно.

– Ух, благодать-то здесь какая!

Сказав, Фомин первым плюхнулся в одно из четырех кресел, окружающих столик, отстоящий от других несколько в сторонке. Фомин расстегнул две первые пуговицы рубашки. Из образовавшегося пространства выглянули клочья жгуче-черных волос.

Двое других мужчин замешкались: оба решили поухаживать за дамой. Из секундного единоборства победителем вышел более молодой и ловкий, а потому полковнику Чайковскому не оставалось ничего другого, как уступить.

– М-да, Фомин, – заметил он, удобно устраиваясь за столиком, – стареем, братец, стареем. Забываем об этикете.

Фомин, отвалившись на спинку кресла, прищурившись хитровато, не забыл съязвить:

– Утратил? Ты?! Этикет? Сроду его у тебя не было. Я прав, не так ли, Зинуля?

– И в самом деле, вы – не гусары. Впрочем, что с вас взять? Особенно ты, Фомин: экий, право, бурбон.

– А помнишь, Зинуль…

– О, конечно, такое забыть невозможно. Как же! Даме ручку поцеловал.

– Ну и женщина! И притом знает, что я ее люблю.

– Любить, возможно, и любишь, но странною любовью.

К ним подошел официант.

– Что будем заказывать, господа?

– А что посоветуете? – вопросом на вопрос ответил Чайковский.

– Рекомендую: салат «Демидовский», борщ по-уральски, на второе – сардельки купеческие, фирменные, на десерт – мягкое мороженое с орешками, а пить… – официант на секунду задумался.

И этого оказалось достаточно, чтобы Фомин взял инициативу в свои руки.

– Мужчинам – сто пятьдесят русской…

– На всех? – тут же уточнил официант.

– На каждого! Даме – шампанское.

– Какое?

– Получше. Из французских. Например, бургундское… есть?

– Да… Сухое или полусухое, сладкое или полусладкое?

– Ты какое, Зинуля, предпочитаешь?

– Пора бы запомнить.

– А, минуточку, сейчас вспомню… Даме – полусладкое и, конечно, охлажденное.