Савченко переступил черту, но он не создал ничего принципиально нового – он лишь довел до логического экстремума тенденции, заложенные в самой природе психотерапевтического воздействия. И этот факт пугает меня гораздо больше, чем его конкретные методы.»

Елена остановилась, осознав, что её рассуждения опасно приближаются к оправданию действий Савченко – интеллектуальному соблазну, который он, без сомнения, предвидел при составлении плана её «трансформации». Способность видеть логику в аморальных действиях была одновременно её профессиональной силой и личной уязвимостью.

Но была и фундаментальная разница между её подходом и методами Савченко – разница, которую она должна была чётко сформулировать, чтобы не потерять моральную опору в предстоящем противостоянии.

«Разница в цели. Моя работа направлена на восстановление автономии пациента, на возвращение ему контроля над собственной жизнью. Савченко же стремится к противоположному – к установлению тотального контроля над другим сознанием. Я использую символы как мост к подлинной сущности пациента; он использует их как инструмент для замены этой сущности чем-то другим. Я помогаю людям интегрировать отвергнутые части их личности; он фрагментирует целостные личности для создания управляемых субличностей.

Но самое главное – я признаю границы своего знания, пределы своего понимания чужого опыта. Савченко же руководствуется нарциссической уверенностью в собственном праве переделывать других по своему образу и подобию.»

Сформулировав эту мысль, Елена почувствовала момент когнитивной кристаллизации – ясности, которая приходит после длительного периода внутреннего конфликта. В этой точке интеллектуальной определённости она ощутила, как напряжение, удерживавшее её в состоянии гипервигилантности, начало отступать.

Она закрыла блокнот и подошла к кровати. Теперь, когда внутренний диалог получил структуру и завершение, её тело наконец могло отпустить защитные механизмы, удерживавшие сознание в состоянии боевой готовности.

Засыпая, Елена думала о странном психологическом парадоксе: именно интеллектуальное осознание своего сходства с Савченко позволило ей с предельной ясностью увидеть фундаментальное различие между ними. И это различие было не в методах или знаниях, а в базовой философской позиции по отношению к границам допустимого вмешательства в чужую психику.

Утро началось с запаха свежезаваренного кофе – ольфакторный стимул, пробуждающий не только сознание, но и социальные ассоциации, связанные с комфортом и безопасностью. Елена открыла глаза, мгновенно вспомнив все события предыдущего дня без того периода дезориентации, который обычно сопровождает пробуждение – признак того, что её мозг даже во сне продолжал обрабатывать критически важную информацию.

Проверив телефон, она обнаружила несколько сообщений от Костина: «Встретился со знакомым из лаборатории. Он согласился провести анализ вещества неофициально. Предварительные результаты будут к вечеру.»«Проверил данные по центру „Феникс“. Официально – реабилитационный центр для пациентов с ПТСР. Усиленная охрана объясняется наличием „випклиентов“. Требуется серьезный повод для официальной проверки.»«Нашел несколько случаев, похожих на исчезновение Анны. Все связаны с клубом „Пандора“, но косвенно. Нет прямых улик.»

Елена быстро ответила: «Сегодня встречаюсь с Мариной. Возможно, получу дополнительную информацию. Буду на связи.»

Когда она вышла в гостиную, Александр уже был там, стоя у панорамного окна с чашкой кофе в руке. Утренний свет очерчивал его силуэт, создавая почти символический образ человека между светом и тенью – визуальное воплощение его моральной амбивалентности.