– Теперь мы знаем, против чего боремся, – её голос звучал решительно, с интонационной модуляцией, характерной для состояний, когда страх трансформируется в действие. – Нам нужно встретиться с Костиным. И рассказать ему, что его сестра может быть жива.

В этот момент между ними возник особый вид близости – не физической или даже эмоциональной, а когнитивной, основанной на совместном переживании информационной травмы. Они были связаны знанием, которое невозможно было разделить с остальным миром без риска показаться безумцами, – классическая ситуация формирования фолье а де, разделенного бреда, который в данном случае оказался реальностью.

Елена заметила, как Александр невольно придвинулся ближе, сокращая личное пространство до интимной дистанции. Его рука коснулась её спины в жесте, который мог быть как проявлением поддержки, так и поиском защиты – амбивалентность, характерная для ситуаций острого стресса, когда размываются границы между потребностью защищать и быть защищенным.

– Я позвоню ему прямо сейчас, – сказал Александр, доставая телефон. – Встретимся в моей квартире. Там безопасно.

Произнося слово «безопасно», он сам ясно осознавал его относительность в мире, где сама реальность оказалась конструктом, податливым к манипуляциям умелого оператора.

Они не заметили камеру видеонаблюдения, установленную за декоративным элементом фасада – технологического свидетеля, холодным электронным взглядом следящего за каждым их движением. Объектив повернулся вслед за ними с механической плавностью, лишенной человеческих колебаний и неуверенности.

Не заметили они и тонкой улыбки Марины, наблюдавшей за ними из темного окна верхнего этажа клуба. Её силуэт, едва различимый на фоне ночного неба, был неподвижен, как у манекена. Лицо, обычно живое и эмоциональное, сейчас застыло в восковой маске, лишенной психологической глубины. Только глаза показывали признаки жизни – но не той жизни, которая была знакома тем, кто знал настоящую Марину.

Её зрачки на мгновение расширились до предела, затем резко сузились – физиологический маркер активации имплантированной программы. Микромоторика лица продемонстрировала мгновенную смену паттернов – мышечные сокращения, характерные для переключения между диссоциативными состояниями. Её глаза стали холодными и пустыми, двигаясь с механической точностью оптического прибора, прежде чем она моргнула и растерянно огляделась, не понимая, почему стоит у окна и что делала последние полчаса.

В её сознании только что активировался один из триггеров, имплантированных Савченко – психологический механизм, работающий с точностью часового механизма, но в отличие от последнего, скрытый от сознания самого носителя. Телефон в её руке автоматически набрал номер – соматический автоматизм, неподконтрольный её сознательной воле.

– Доктор Савченко? – её голос звучал монотонно, лишенный обычных эмоциональных модуляций и просодических характеристик, как будто говорила не она, а некая субличность, созданная искусственно и активируемая при определенных условиях. – Код «Пандора». Они знают.

Произнеся эту фразу, Марина снова моргнула, и её взгляд приобрел обычную живость. Она с недоумением посмотрела на телефон в своей руке, затем на часы, отметив потерю нескольких минут – диссоциативную амнезию, характерную для состояний множественной личности. На её лице отразилось беспокойство и страх – эмоции подлинной Марины, которая ощущала присутствие чего-то чужеродного в своей психике, но не могла концептуализировать этот опыт.

А внизу, на улице, Елена и Александр шли к машине, не подозревая, что их судьба уже решена в момент активации того, что Савченко называл «имплантированным поведенческим паттерном» – психологическим трояном, внедренным в сознание Марины и ждавшим своего часа.