Она резко повернулась к Александру, пространственно отделяясь от него, восстанавливая личностные границы, нарушенные момент назад. Её зрачки сузились – физиологическая реакция, сигнализирующая о переходе от эмоциональной уязвимости к защитной агрессии.

– Ты знал? – её голос стал холодным, с той особой профессиональной интонацией, которую она использовала, когда пациент пытался манипулировать в терапевтическом процессе. – Это часть плана? Наши… отношения? Ты тоже актор в этом эксперименте? «Агент А. В.», о котором здесь написано?

Последний вопрос она задала с интонационным паттерном, характерным для конфронтационной терапии – техники, которую она редко использовала, но считала необходимой в случаях, когда требовалось разрушить защитные механизмы отрицания.

Александр побледнел, капиллярная сеть его лица сузилась, демонстрируя физиологическую реакцию на стресс, слишком быструю и выраженную, чтобы быть симулированной. В его зрачках отразилась боль – примитивная, неподдельная эмоция, которую сложно имитировать даже тренированному манипулятору.

– Нет, клянусь, – его голос приобрел хриплость, характерную для эмоционального переживания, затрагивающего глубинные слои психики. – Думаешь, я мог бы… после того, что он сделал с Анной? – Он на мгновение закрыл глаза, демонстрируя классический паттерн диссоциации при активации травматических воспоминаний. – Я понял, что Савченко что-то замышляет, только когда Марина начала проявлять признаки программирования. Эти внезапные изменения в поведении, провалы в памяти, диссоциативные эпизоды… она стала зеркалом того, что происходило с Анной в последние месяцы перед исчезновением. Я искал доказательства против него, чтобы закрыть клуб, а нашел… – он кивнул на экран, жест экстернализации травматической информации, – …всё это.

Елена применила свои навыки клинической диагностики, внимательно наблюдая за микровыражениями его лица – непроизвольными движениями лицевых мышц, которые длятся доли секунды и выдают истинные эмоции даже у тренированных лжецов. Расширение ноздрей при упоминании жены, морщинка между бровями, асимметричное напряжение углов рта – все говорило о подлинной эмоциональной реакции.

Что-то в его глазах – комплексный паттерн переживания, смесь боли, гнева и беспомощности, который невозможно точно классифицировать в существующих психологических таксономиях – убедило Елену. Или, возможно, она просто хотела быть убежденной, потому что альтернатива – тотальная изоляция в мире, где каждый человек был потенциальным агентом Савченко – была психологически невыносимой.

Они услышали звук в коридоре – приглушенные шаги, эхом отражающиеся от стерильных стен. Александр быстро скопировал файлы на флешку и закрыл программу, его движения демонстрировали автоматизм, характерный для действий, выполняемых под воздействием адреналина.

– Нам нужно идти, – прошептал он, ртутным движением скользнув к двери и прислушиваясь к звукам извне с напряженностью хищника, чувствующего опасность. – Но сначала хочу показать тебе кое-что.

Он подошел к одному из шкафов, напоминающих стальные саркофаги для хранения информации, ввел код на электронной панели, и задняя стенка бесшумно отъехала в сторону, демонстрируя эффектность инженерного решения, сравнимую с театральным приемом.

Перед ними открылся небольшой сейф – материализованная метафора подсознания Савченко, скрытого за профессиональным фасадом.

– Здесь хранятся оригиналы записей и образцы препаратов, – Александр достал небольшой контейнер с прозрачной жидкостью, цветом напоминающей дистиллированную воду, но с легким опалесцирующим эффектом при движении. – Это то, что он использует для доступа к подсознанию. Модифицированная формула, базирующаяся на производных кетамина и диметилтриптамина, но с добавлением нейромодуляторов, усиливающих суггестивность. По его документам, она не оставляет следов в организме через 48 часов – идеальна для манипуляций, которые жертва позже не сможет доказать.