Елена ощутила, как часть её сознания автоматически включила защитный механизм диссоциации – профессиональная часть холодно анализировала обстановку, подмечая эргономичность пространства и его функциональную эстетику, в то время как эмоциональная переживала интенсивную тревогу.

– Мне казалось, архив будет больше, – Елена обвела взглядом комнату, машинально классифицируя свои ощущения по шкале тревожности Бека.

– Это только доступная часть, – Александр подошел к компьютеру, монитор которого заливал помещение холодным голубым светом, придавая его коже мертвенный оттенок – цвет, который в традиционной психологии ассоциируется с отчуждением и интеллектуальным контролем. – Настоящие сокровища в цифровом хранилище. Защищено несколькими уровнями безопасности, но… – он вставил флешку в порт и начал быстро набирать команды, его пальцы двигались с прецизионной точностью, демонстрируя развитую мелкую моторику человека, привыкшего к манипуляциям, – …у меня есть доступ как у соучредителя. По крайней мере, пока Савченко не понял, что я против него.

В тесном пространстве архива Елена остро ощущала физическое присутствие Александра. Его близость вызывала амбивалентную реакцию – с одной стороны, профессиональное недоверие к его мотивам, с другой – соматическая память о их физической близости заставляла периферийную нервную систему активироваться специфическим образом. Она сделала глубокий вдох, применяя технику осознанного дыхания для центрирования внимания.

Экран монитора осветился, демонстрируя сложную систему каталогов – архетипический лабиринт, в центре которого, Елена была уверена, они найдут чудовище куда более страшное, чем мифический Минотавр.

Пока файлы загружались, Елена невольно задавалась вопросом: где на самом деле проходит граница между терапией и манипуляцией? Разве сама она не использовала техники внушения, не стремилась перестроить деструктивные паттерны мышления пациентов? Разве методика «символического отражения» не была инструментом воздействия на подсознание? Савченко всего лишь снял этические ограничения с технологии, которую она сама разработала. Эта мысль вызвала у неё когнитивный диссонанс такой интенсивности, что она ощутила физический дискомфорт в эпигастральной области.

– Начинай с папки «Проект Феникс», – сказала Елена, сверяясь с информацией, полученной от Марины. – Там должны быть первые эксперименты.

Александр открыл указанную папку. Внутри – десятки подпапок, каждая с кодом и датой, организованные с той же педантичной аккуратностью, с какой Елена вела карточки своих пациентов. Она узнала несколько имен – пациенты, отзывы которых о терапии Савченко она когда-то читала в профессиональных журналах. «Успешные случаи» из его научных статей, которые она, будучи студенткой, конспектировала с благоговением неофита.

Архив Савченко был похож на идеально структурированное подсознание психопата – каждая тёмная фантазия аккуратно каталогизирована, каждое извращение системно проработано, всё разложено по полочкам с методичностью, граничащей с обсессивно-компульсивным расстройством.

– Вот, – Александр открыл видеофайл с датой пятилетней давности.

На экране появилась знакомая комната клуба – та самая, где проводились «церемонии». Но вместо приглушенного света и театральной атмосферы – яркое, почти хирургическое освещение, напоминающее об операционных палатах, где Елена когда-то наблюдала работу нейрохирургов в рамках своей специализации. В центре – женщина, привязанная к специальному креслу, напоминающему модифицированную версию психотерапевтического кресла. Её лицо частично скрыто, но Елена заметила характерную родинку на шее – этот небольшой кожный дефект внезапно приобрел колоссальное семиотическое значение.