– Это Анна, – голос Александра дрогнул, демонстрируя микроинтонационные изменения, характерные для актуализации травматических воспоминаний. – Моя жена. Сестра Костина.

Елена ощутила, как её рука непроизвольно коснулась плеча Александра – жест эмпатии, который она обычно контролировала на терапевтических сеансах, но сейчас соматическая память взяла верх над профессиональными рефлексами. Контакт с его телом вызвал парадоксальный эффект – одновременное усиление и ослабление тревоги, активизацию сексуального архетипа и инстинкта защиты.

На записи Савченко методично объяснял что-то за кадром, его голос был спокоен и профессионален, с тем особым оттенком менторского превосходства, который Елена так хорошо помнила с университетских лекций. Словно он читал академический доклад, а не документировал психологическое насилие.

«…После трех недель подготовки субъект демонстрирует повышенную восприимчивость к перепрограммированию. Применение модифицированного протокола Северовой позволяет обойти защитные механизмы психики через творческую визуализацию. Субъект буквально рисует свою новую личность, не осознавая, что каждый образ – этап имплантации новой идентичности. Метафорическая репрезентация „Я“ в художественной форме открывает прямой доступ к глубинным структурам самоидентификации…»

Елена ощутила соматический отклик – классическую психосоматическую реакцию на когнитивный диссонанс между её терапевтическими идеалами и их извращённой реализацией. К горлу подступила тошнота, дыхание стало поверхностным – симптомы острой стрессовой реакции, которые она тысячи раз наблюдала у пациентов и теперь переживала сама.

– Это… моя методика, – прошептала она, наблюдая за собой со странной отстраненностью, характерной для периферийной деперсонализации. – Но то, что он делает… я никогда…

Александр молча кивнул, его глаза не отрывались от экрана, где его жена, под воздействием какого-то препарата, рисовала странные, гипнотические символы – спирали, лабиринты, зеркальные отражения, повторяя фразы за Савченко с монотонностью, напоминающей состояние транса при регрессивном гипнозе.

Елена отметила, что символы на рисунках Анны имели явное сходство с образами, которые создавал Кирилл на их последних сессиях – те же архетипические мотивы лабиринта, зеркал и масок, повторяющиеся с навязчивостью обсессивного симптома. Это не могло быть совпадением.

– Перемотай вперед, – попросила она, интуитивно применяя технику диссоциативной защиты, переключаясь с эмоционального переживания на интеллектуальный анализ. – Мне нужно понять полный протокол.

Они просмотрели фрагменты нескольких сессий, создав временную компрессию недель психологического насилия до минут клинического наблюдения. Савченко методично и с явным нарциссическим удовольствием документировал каждый шаг «трансформации» пациентов. В дополнение к искаженной методике Елены он использовал сложный коктейль психоактивных веществ, смещающих порог критического восприятия, сексуальные триггеры для активации лимбической системы и контролируемое создание травматического опыта для разрушения базовых представлений о себе.

Чем больше Елена смотрела, тем более амбивалентными становились её чувства. Ужас от увиденного смешивался с профессиональным восхищением методологической строгостью и системностью подхода Савченко. Это пугало её больше всего – осознание, что часть её разума, аналитическая и беспристрастная, могла оценить элегантность этого психологического насилия.

– Он называет это «переписыванием паттернов рефлексивного я», – Елена быстро записывала заметки, её почерк, обычно аккуратный и размеренный, сейчас выдавал нейромоторное возбуждение. – Сначала дестабилизация базовых убеждений через целенаправленную травматизацию с использованием вербально-ассоциативных якорей, затем доступ к глубинному подсознанию через кумулятивный эффект фармакологических агентов, воздействующих на NMDA-рецепторы и серотониновые переносчики, и наконец…