– Это может быть совпадением… – начала она, автоматически пытаясь рационализировать ситуацию, хотя её тело уже реагировало на уровне инстинктов. Но даже произнося эти слова, она знала, что не верит в них.

– В моей работе не бывает совпадений, – Костин повернулся к ней. Его глаза теперь стали совершенно другими – не профессионально отстраненными, а пронизывающими, с той интенсивностью, которую даёт только личная боль. В этот момент он смотрел на неё не как полицейский на свидетеля, а как человек, внезапно обнаруживший родственную душу в своем личном аду. – Расскажите мне все, что знаете о вашем пациенте. Каждую деталь.

Елена почувствовала, как её тело непроизвольно отвечает на эту интенсивность – выброс адреналина, сужение периферического зрения, концентрация на лице собеседника. Старая как мир реакция на присутствие хищника. Но Костин не был хищником – по крайней мере, не для неё. Он был охотником, чей путь пересекся с её собственным в поисках одной и той же добычи.

В его взгляде она прочла не только профессиональный интерес, но и отчаянную надежду человека, пять лет живущего с открытой раной. Она знала этот взгляд – его часто можно увидеть у родственников пропавших без вести. Смесь надежды, которая не позволяет двигаться дальше, и страха узнать правду, которая может оказаться невыносимой.

Три часа спустя они все еще были в кабинете. Стаканчики с кофе из автомата выстроились в ряд на краю стола, словно миниатюрная хронология их разговора. Воздух стал плотным от информации и невысказанных подозрений, насыщенным запахом кофеина и тех феромонов тревоги, которые человеческое тело выделяет в состоянии стресса.

Костин делал заметки – не на компьютере, а от руки, быстрыми, резкими движениями, выдающими его нервное напряжение. Его почерк был мелким и угловатым, буквы наклонялись влево – признак аналитического склада ума и склонности к интроверсии, как отметила Елена, машинально применяя навыки графологического анализа, которые изучала во время специализации.

За окном день медленно клонился к вечеру. Косые лучи заходящего солнца прорезали пыльный воздух кабинета, создавая почти материальные световые столбы. В одном из них танцевали пылинки, напоминая Елене фракталы – бесконечно повторяющиеся узоры, которые так часто появлялись в работах Кирилла в начале терапии.

– Его аддикция… – Елена запнулась, подбирая клинически точные формулировки, ощущая, как саднит горло от долгого разговора. Кофе, который они пили, был ужасным – дешевый растворимый порошок, который оставлял металлический привкус на языке и раздражал слизистую. – Имела форму компульсивного поиска болезненных сексуальных отношений с элементами психологического подчинения. Он использовал секс как форму реинсценировки детской травмы – способ самонаказания за инцестуальные импульсы к матери.

Она заметила, как Костин на мгновение отвел взгляд – обычная реакция непрофессионалов на открытое обсуждение сексуальных патологий. Возможная пуританская черта его личности или признак собственных нерешенных комплексов? Елена машинально сделала мысленную пометку для дальнейшего анализа.

– В нашей терапевтической работе мы выявили, что его мать, будучи психологически нестабильной личностью с признаками нарциссического расстройства, использовала его эмоционально. Классический случай эмоционального инцеста, который в подростковом возрасте трансформировался в сексуализированное поведение, – продолжила она, наблюдая за реакцией инспектора.

Говоря об этом, Елена вспомнила первую сессию с Кириллом. Он пришел к ней по рекомендации коллеги, уже перепробовав нескольких терапевтов. Высокий, худощавый, с нервными движениями и взглядом, который он никогда не фиксировал на собеседнике дольше секунды. Типичный случай избегающей привязанности с элементами тревожности. Она вспомнила свое первое впечатление – смесь профессионального интереса и материнской жалости, которая всегда возникала у неё при виде взрослых мужчин с неизжитыми детскими травмами.