– И в картинах это тоже отражалось? – Костин указал на изображения, которые теперь были разложены в хронологическом порядке, формируя визуальную эволюцию страха. Его кадык дернулся, когда он сглотнул – признак внутреннего напряжения.

– Да, но в последних работах появилось качественное изменение, – Елена потянулась к самой последней картине, и её пальцы на секунду соприкоснулись с его – короткий, непреднамеренный физический контакт, который они оба проигнорировали с профессиональной сдержанностью, хотя её нейрорецепторы зафиксировали мгновенное изменение электрического потенциала кожи. – Не просто личная боль, а проекция вовне, трансформация интрапсихического конфликта в экстрапсихический. Словно он предчувствовал внешнюю угрозу.

Она вспомнила их последнюю сессию. Кирилл пришел с опозданием, что было нехарактерно для его обычно пунктуального поведения. Его руки дрожали так сильно, что он не мог удержать чашку с чаем, который она ему предложила. «Я чувствую, что за мной наблюдают, – сказал он тогда, его голос был хриплым от недосыпа. – Не только на улице. Они следят за мной через мои картины. Видят меня через них». Тогда она интерпретировала это как обострение его базового тревожного расстройства. Теперь же, сидя напротив Костина, она спрашивала себя, не была ли это реальная паранойя, вызванная реальной опасностью.

Костин изучал её лицо с профессиональной внимательностью, но она чувствовала под этим что-то личное – возможно, попытку оценить её не как источник информации, а как женщину. Этот взгляд она хорошо знала – мужчины часто переходили от профессионального общения к личному, особенно когда разговор касался интимных тем. Как правило, она игнорировала эти сигналы или мягко пресекала их, но сейчас, в контексте расследования, это могло быть полезно для установления рапорта.

– Психологи, – произнес он с такой внезапной горечью, что Елена внутренне отметила признаки застарелой травмы. – Всегда препарируете чужую боль, вытаскивая глубокие смыслы туда, где их может и не быть. – Его зрачки едва заметно расширились, выдавая эмоциональную вовлеченность, маскируемую за профессиональным скепсисом.

В этой фразе она услышала не просто обобщение, а личный опыт – горький, разочаровывающий опыт взаимодействия с представителем её профессии. Перенос – классический механизм, при котором человек проецирует свой прошлый опыт на новые отношения. Как психолог, она могла использовать это.

– Вы не доверяете психологии? – спросила Елена прямо, непроизвольно используя технику конфронтации, которую применяла с наиболее защищенными пациентами. Прямые вопросы часто прорывали первый слой защиты, создавая окно для терапевтического вмешательства.

Костин отложил ручку и откинулся на спинку кресла с тем особым видом человека, готового сделать исключение из собственных правил. Линия его плеч выдавала внутреннюю борьбу – часть его сопротивлялась откровенности, другая жаждала её, как жаждет облегчения человек, слишком долго несущий тяжелый груз в одиночку.

Елена заметила, как изменилось его дыхание – стало глубже, словно он готовился к погружению в холодную воду своих воспоминаний. Его руки, до этого лежавшие на столе в расслабленном положении, теперь сжались в кулаки – признак эмоционального напряжения и подготовки к психологически сложному рассказу.

– После исчезновения Ани я… – он сделал паузу, и Елена заметила, как правый уголок его рта едва заметно дернулся – признак подавляемой эмоции, – обратился за помощью. К известному специалисту. Не буду называть имя, – он снова сделал паузу, его взгляд на мгновение расфокусировался, уходя внутрь воспоминаний. Елена почти физически ощущала его внутреннюю борьбу – между желанием поделиться болью и профессиональной привычкой скрывать личное.