– Так неожиданно, но я «два через два» во вторую смену работаю, не могу сегодня…

– Принято! Вот ваши «слипы», модель с высоким вырезом, для красивой фигуры и тех, кто с понятием, – и снова с делового на сахарный: – Тогда послезавтра в восемь в Бельведере.

– Так это же первое января будет?

– Вот и отлично, встретим Новый год вместе.

Клава, пунцовея, как маков цвет, рассталась с двумя тысячами рубликов, приняла моё предложение, и, пряча покупку в пакет, не смея посмотреть мне в глаза, тихо буркнула в сторону:

– Шалунишка! – и убежала.

Ах, все мы немножечко «Фрекен в бок», так говорю я, когда девушки артачатся сами раздеваться и им приходится помогать – пока они задумываются о смысле сказанного, их спейсеры, бра и минимайзеры оказываются в моих руках. Клава-Клава, ты ещё многого обо мне не знаешь.

– В восемь у «Бельведера»! – крикнул я вслед и вернулся к работе.

– Тёплое бельё есть?

– Вам танго на меху или стринги с начёсом?

* * *

Тридцать первого декабря утром меня ждал сюрприз. Хотелось выспаться перед новогодней ночью, однако мой секретный номер, о существовании которого знали лишь единицы друзей, бесцеремонно вырвал меня из объятий Морфея.

Звонил сменщик Царьков Илюха:

– Саня, караул… тебя тут психическая ищет… я не при делах… но Белладонна ей твой адрес дала… А лярва, походу, Академию заканчивала.

Белладонна – это хозяйка нашего павильона Белла Антоновна Свидрач.

– Царьков, ты про что, а? Какая ещё Академия?

– Белладонна твой адрес бабе дала, которая говорит, что ты её оприходовал… и хочет к прокурору… понял ли?

– Нет, – признался я. У меня всё всегда было по согласию и последний раз хоть и не помню, когда, но явно не вчера. – Царьков, а что за баба-то?

Электрические сигналы в мобильнике преобразовались в частые прерывистые гудки, и одновременно с ними заливисто проснулся дверной звонок. Звонили долго и настойчиво, звонили всё время, пока я искал, чем прикрыться, и не торопясь шёл к двери, зевая и завязывая на животе шнурки треников.

Открываю. Вот вам и Фрекен в бок. Передо мною стоит Клава. И по её перекошенному личику я сразу догадался, что романтический ужин в «Бельведере» отменяется.

Даже не успел изобразить радостное изумление, как получил уверенный и сильный удар в солнечное сплетение. Пока я словно рыба хватал ртом воздух, Клавдия втолкнула меня в квартиру и следом зашла сама.

Схватив меня за волосы, жаль давно не стригся, эта фурия притянула меня к себе и заглянула в глаза. И в огромных чёрных зрачках я увидел… Нет, ничего не успел увидеть, потому что получил болезненный тычок в нос.

Я сидел на полу и одной рукой массировал живот, а другой собирал кровавую юшку, сочащуюся из обеих ноздрей. А злая тётка стояла надо мной, широко расставив толстые ноги. Да-да, толстые, мясистые, как у лягушки-переростка. И как я мог польститься на такую непривлекательную особу? Где твой утончённый вкус, Автоном?

– Клавдия, – простонал я, – мы же цивилизованные люди. Разве можно с ходу драться? Вы же девушка, а не «держиморда околоточная»…

– Убью, маслобой драный, – прошипела она и сунула под мой подбитый нос кулак немаленьких размеров. И, о ужас, между большим и указательным пальцем я обнаружил бледно-синюшную татуировку: «МИР».

Вроде с первого взгляда ничего особенного. Девочка когда-то наколола по глупости, потом пыталась свести. Только у моего сменщика Илюхи Царькова такая же. Он бывалый, три ходки в места не столь отдалённые. Я как-то спросил его, неужто так мир любит, что даже на себе увековечил? А он ответил: «Дурак ты, Автоном. Это значит: «Меня исправит расстрел».