После ужина костёр затушили, Ингвар снял обувь, расстелил между корней изодранный плащ и растянулся на нем, положив голову на покрытый мхом древесный корень. Рори устроился рядом – он ковырял в зубах заостренной веточкой и ругал мясо за чрезмерную жесткость (хотя остальным оно показалось отменным). Отряд отдыхал, затушенный костёр превратился в границу меж опытом и юностью. Молодые воины расположились по одну сторону, а кто постарше – по другую. Ингвар слышал, как рядом Борг рассказывает истории про девок с каких-то там берегов, ведь только берега в его рассказах и менялись – девки и нравы их везде оставались одинаковы. Байки, конечно же, по большей части Боргом выдумывались, и все, включая его бездетную жену, об этом знали. Молодёжь борговым историям смеялась, хотя некоторые и находили это жалким.

Старики на привалах обычно играли в тафл, но и доска, и фигурки, которых из года в год всюду возил с собой Хельг, пошли ко дну вместе с драккаром. Без объединяющей доски многие заядлые игроки уже задремали, а Эйнар и вовсе уже храпел так, что деревья гнулись. «…левой рукой он дырку в черепе зажимал, а правой – рубил почём зря, пока замертво не рухнул…» – слышал Ингвар пришепётывающий голос Рулава, тот предался воспоминаниям о былых днях.

Ярл лежал в стороне от всех, и если бы маленький лагерь северян увидал посторонний человек, то родство Хельга с сыном распознал бы мгновенно. Одинаково хмурые мины на лице, одинаково застывшие серо-голубые глаза. У каждого имелись свои причины для тяжёлых раздумий, Хельг попросту выбился из сил – завтра ему вновь вести людей, опираясь лишь на ход небесных светил, да мох на деревьях и камнях. Ингвар в выборе пути полностью полагался на отца, но события последних дней не давали ему покоя. И отцу, и сыну не хотелось ни с кем говорить, но если прерывать размышления Хельга никто не дерзал, то Ингвара раз за разом отвлекали, силясь привлечь к общей беседе. Он боролся с этими бесцеремонными вторжениями молчаливым спокойствием, мерно перекручивая пальцами тот самый кожаный мешок с железными спайками, в котором спрятанным хранился неизвестный ему кусочек ромейских писаний.

Рори, не зная, как разговорить друга, решил прибегнуть к вернейшему способу. Напустив на лицо выражение полной непринужденности, он спросил:

– Ну что, Инги, ты ещё не оставил своей мечты выучиться читать по-ромейски?

Хотя расчёт был верным, Ингвар всё же продолжал молчать.

– Знаешь, если не оставил, то, наверное, тебе стоит поторопиться. Нам не шибко везёт в последнее время, и даже если мы, на удивление людям и богам, выберемся отсюда, та убогая харатья, что ты носишь на груди, после всех этих купаний и переходов скоро превратится в труху.

Ингвар хотел отшутиться и тем закончить разговор не начав его, но вместо этого ответил с неожиданной для себя серьёзностью:

– Я успею.

– А, так, значит, всё-таки не оставил! – Рори понял, что замысел работает и что теперь главное, не дать Ингвару снова уйти в себя. – Поражаюсь твоей целеустремленности, дружище, хотя напрочь не понимаю, зачем тебе это всё нужно… Впрочем… Всеотец ради подобного предпочёл лишиться глаза…

– Мы уже обсуждали это, Рори, – не поддавался Ингвар.

– Просто я видел грамотных мудрецов не меньше твоего, и зрелище это не из лучших, чаще всего они и меча-то удержать не могут, ищут защиты у подобных нам, а уважают их лишь в каменных тюрьмах, что они сами себе выстроили. В Царьграде…

– Видимо, в Царьграде мы с тобой смотрели в разные стороны.

– Но согласись, все они как один склонны к занудству! Я ромеев понял достаточно. Да, те, что из простых, мало отличаются от нас, особенно если речь о воинах, пусть они и слабее на порядок, но вот книжные дураки воистину самые невыносимые и необъяснимые дураки в мире…