Духи разочаровались в Создателе, во всех, кто, казалось, мог их услышать и хоть немного помочь в самом главном – единственном, чего они просили и на что надеялись.

В горле застрял комок, тело обмякло, словно из него высосали все силы разом, даже те, благодаря которым он стоял. Он упал на колени, руки дрожали, тек холодный пот. Стало трудно дышать, сердце не ощущалось на фоне пытающегося скрючившегося в агонии разума.

Весь этот проклятый путь, пройденный вдолг, оказался бесполезным. Меня опять все покинули. Даже те, ради кого я хотел добиться единственно важного, и чем отчаянно желал поделиться. Остались лишь иллюзии, да и те скоро развеются, как этот поганый снег. Не было ничего, чтобы пройти хотя бы треть пути назад. Да и смысл? Глаза бешено забегали на искаженном изможденном, постаревшем лице, вернулась ярость и отвращение к самому существованию жизни.

В очередной раз замахнувшись, перед самым ударом Женя заметил, что в его руках меч. Он всего лишь хочет видеть своими воспаленными глазами, что есть еще, и видит тьму, и в ней – несколько планет. Выбрав какую-то наспех, словно пытаясь добежать до туалета в неумолимых рвотных позывах, он двинулся к ней, свалился навзничь и потерял сознание.

Валяться на кровати – как же это приятно! Как сохранение в игре, как «домик» для ребенка, как место, где бывает «шпили-вили», как трон для вечно мудрых. Но сейчас хотелось все: и в туалет, и пить, и есть, и размяться, и почесаться, и, боже упаси, чего еще одновременно!

В лачугу проникал дневной свет. Они, со стуком дровосека и «дышащими» стенами нашептывали мне: «проснись и пой».

Лежанка из дерева с соломой, да холщевой накидкой. Благо, в меру жесткая – спина побаливала на пару процентов от возможного.

На мне лишь рубаха, да штаны – стал искать вещи. Мне наплевать, если переодели, но где мои вещи?! Как всегда поверхностно осмотрев интерьер, я остановился и решил присесть обратно, чтобы как следует подумать. Все поплыло и ватные ноги вовремя усадили меня на койку.

Это не та хижина. Да что гадать-то?

Я отдышался, прислушиваясь к каждой части тела, прежде чем снова встать.

Едва я открыл ветхую дверь – чуть не обомлел. Пусть даже эта избушка деревянная и дырявая, как сито, воздух в ней затхлый, спертый, и не шел ни в какое сравнение с этим кислородным шквалом, что поджидал, чтобы радостно налететь на меня с объятьями.

Мы находились на опушке, и повсюду непроглядный сплошной лес. Пахло скошенной травой и древесиной. Шелест листвы отражался многократным эхо, и вновь проявлялось буйство красок, как будто «ущемленные» цвета сочились сквозь картину реального плана. Они говорили: «вот она я – посмотри на меня!». И вновь разноцветные пузыри и вихри – классика.

Я стоял и смотрел на это великолепие, готовый описаться по нескольким причинам, и, возможно, еще приоткрыв рот. А на меня все это время смотрели женщины – та, что рубила дерево, остановилась, судя по застывшей мнимой тишине.

И вот он – момент истины. Я взглянул вверх – небеса светло-бирюзовые… Посмотрел на женщин – загорелые, какие-то странноватые, но самое страшное, что не чингаре и вряд ли земляне…

Я закрыл глаза и постарался успокоиться.

– Здравствуйте. Где здесь туалет? – спросил я ментально. Секунды три я ждал, и повторил на русском, английском и чингарском. Они стояли и хлопали глазами, переглядываясь.

Поняв, что вопрос, возможно, глупый, так как мы в лесу, я побрел в ближайшие кусты. Когда стало легче на душе, я попрыгал и окончательно убедился в двух вещах: я не ранен, и я не на Планете.

Всего пару шагов я сделал в обратную сторону, – сразу обратил внимание на пару занятных деталей: все мужики куда-то ушли, и женщины – кто в стеганке, кто в шкурах, кто в лохмотьях, – держали руки на оружии.