До своей последней «женитьбы» Дроздецкий иногда захаживал ко мне домой, и за бокалом вина мы обсуждали новинки литературы, кинематографа, музыки.

– Я убедился, что человек вы неглупый и своеобразный – еврей?

Услышав отрицательный ответ, он удивленно приподнял брови. Очевидно, это означало: «Не может быть…»

– Однако, у вас серьезный недостаток, Василий, вы всё хотите понять. – Закурив сигарету, стал сокрушаться: – «Соблазнился золотым тельцом народ израилев…» – Дроздецкий вздохнул, – все мудрые евреи от искусства ушли в коммерцию. Где новые Шнитке, Бродские, Шагалы?

Посидели молча. Анатолий Георгиевич поднялся со стула и направился к выходу. У двери остановился и сказал:

– Светочка Арнацкая будет гениальным художником, – он надел шляпу, – кстати, она вас любит. Поверьте старому еврею.

Дроздецкий наклонился к зеркалу в прихожей и стал рассматривать свое лицо. Нахмурился. Видимо, остался недоволен отражением.

– А я, знаете ли, женился на бывшей красавице и бывшей художнице. – Он протянул мне руку. – Да-да, батенька, любит, – скорбно кивнул головой Анатолий Георгиевич.

Банкет, посвященный окончанию университета, решили провести в загородном ресторане на берегу реки. Может быть, впервые вылезшие из потертых джинсов и потрепанных футболок, мы не узнавали друг друга. Благоухающие дорогим одеколоном и французскими духами, облаченные в новые костюмы и вечерние платья, мы ерничали по поводу нашей аристократической внешности, которую откровенно презирали. «Пурпурная тога не украшает глупца».

Август дерзко красил серо-зеленые пыльные клены яростно-бордовым цветом. День клонился к вечеру, солнце неохотно опускалось за их кроны.

Мой друг Эдик дернул меня за рукав и кивком головы указал на очаровательную стройную девушку в бледно-розовом платье. Русые локоны, слегка оживляемые прибрежным бризом, мягко играли на ее обнаженных плечах.

– Кто это? – я полез в карман за пачкой сигарет.

– Светка Арнацкая, – Эдик щелкнул зажигалкой. – Метаморфозы, блин… – его интонацию трудно было назвать безразличной.

Заметив, что мы обращаем на нее внимание, девушка подошла к нам. В ее васильковых глазах сияла радость. И глаза эти были действительно хороши – большие, глубокие и смотрели на меня с приятным выражением внимания и едва уловимого лукавства. Почему я не замечал этого взгляда целых пять лет?

– Привет, мальчики, – дрожащими пальцами она потянулась к раскрытой пачке сигарет. Мы с Эдиком переглянулись.

– Анатолий Георгиевич, интересно, придет? – Света закашлялась, поперхнувшись табачным дымом.

– Да кто ж его теперь отпустит, – я, наконец, отвел от сокурсницы глаза.

Нас пригласили в банкетный зал. Мы шумно расселись за столом и с энтузиазмом молодости принялись за трапезу. Света Арнацкая оказалась рядом со мной. Она необыкновенно остроумно шутила и следила за моим прибором, хотя, очевидно, должно было быть наоборот.

В самый разгар веселья к нашему столу подошел изрядно возбужденный швейцар.

– Вас там, – он ткнул рукой в сторону входа, – какой-то мужик дожидается. – Швейцар поправил форменную фуражку и, свирепо сверкнув глазами, добавил, – бомж.

Вслед за служителем мы с Эдиком вышли в вестибюль и увидели Дроздецкого. Он был одет в простенький трикотажный костюм и держал в руках… велосипед. Мы всё поняли: обманув Антонину Степановну, под предлогом вечерней прогулки, Анатолий Григорьевич решил приехать на банкет.

Посетители и служащие ресторана поглядывали на него удивленно – он не смущался, а с лицом просветленно-сосредоточенным ждал кого-либо из своих студентов, вышедших подышать свежим воздухом.