– Это кто же так решил? Вы? Да пусть он и выставляется на особое место в нашем ряду, но характер-то у него остается обыкновенным человеческим характером. Живейшая натура. И – влюбляется она и скрытничает…

– И что?

– Ну и… его можно и разложить на составляющие… (Соболев усмехнулся). Эта вероятность мизерна, правда, – точечный объем попробуй-ка отмерь на руках! Да и наши диспозиции пока далеко дистацированы… Но!..

     Соболев победно посмотрел на нас. Ему понравилось, как он сам работает умом.

– Однако, что на сегодня достоверно? – работал он дальше им. – Ведь до сих пор череда насилий не сопровождалась садистическим компонентом. Так было до последнего случая. Сейчас же он как с цепи сорвался. Вера сказала, что он закодировал уже образ женщины таким набором: «Потоптанная трава – трепещущая осина и – змея!»

– И сие означает, – подхватил я, – что теперь он будет лить кровь тех, кто находится недалеко от него.

     Все помолчали.

– Словом, – поторопился договорить я, – лично я рассматриваю гадину как одного из нас, и о действиях его можно мне судить очень просто: в нем поломан механизм, если так можно говорить об этом, контроля за собственным поведением. Попечение добра отбросило все заботы, и микросоставляющие его личности дружно самоликвидировались. Ведь так?

– Ну да, – легко согласился Соболев.

– Правда… – Тут, помню, чтобы спрятать чувство первой неизжитой неизвестности за то, что говорил сам тогда, я – хохотнул.

– Короче, психопат он и не более, хотим мы сказать, – так? – Соболев продолжал оставаться в неплохом настроении. – Дезинтегральный тип, и что там говорить?! И не страдает он недостатком высших эмоций, что, должно быть, свойственно не только такому чудилу; и, надо добавить, пользуется отменной пластичностью настроений, – иначе как бы этот парень входил в отношения с красивыми женщинами? Да и любил он их до поры до времени, правда, какой-то своей деятельной, не одаряющей любовью. Но что особенно неприятно нам, легко перемешавшись с другими, он трудноуловим. Это вы хотели сказать?

– Ну да, – поддержал я полковника. Но Александр Геннадьевич все-таки, я видел, еще не спёкся, для того, чтобы он встал на мою, на нашу с Прижимистым точку зрения, и поэтому добавил: – И в столетия, когда происходят самые значительные технические новации, изменяющие реальности наших условий, к сожалению, трудно еще  усвоить ясный и внятный ответ на подобного рода вопрос.

– Это о чем вы? – заподозрил тонкую иронию рассудительный Соболев, видя на мне печать немалого разочарования.

– А я тут подумал, склонимся ли мы поверить тому, что Эвергетов получает-таки запретные запороговые наущения по отношению к типичным ситуациям? – отозвался я и встал.

– Не дудите, Пал Алексеич, и сядьте, – внушил мне необходимое благоразумие Соболев. – Само исчезновение Эвергетова пока не настораживает ни меня, да вообще никого не должно настораживать. Ушел – и слава богу. А как он должен был еще поступить? Только вот пространство, как мы знаем, между отдельными событиями необходимо заполняться полем какого-то общения… Вот это да. И вот это вот самое, неистребимое, меня и интересует по-настоящему.

– Конечно, – кивнул Прижимистый. – Соседство с обществом он сохранял отменно, как ребенок с матерью.  Может быть поверим, что он жалеет уже, что с катушек слетел?

– Разумеется, – недобро усмехнулся Соболев, косясь на Прижимистого, – мне нравилось бы думать о том, что он может не хотеть жить, по-новому, но это… Ведь без ссылки на возможность поиск гол, так же, коллега? А то что необходимо делать какие-то первые шаги тут я согласен с вами.