Молодой человек повеселел, ибо ноги его будто сами понесли к указанному месту.

     Крепкий и лысый мужик на появление чужака к удивлению позорно испугался. Его почему-то пронзила такая болезненная глубокая оторопь, что он мысленно успел оглянуть все свои прежние прожитые годы. Для проформы он сначала было выдавил заградительный возглас, но получил взамен такой сокрушительный железный удар, что слетел на пол, как срубленный ствол под ударом топора. Вот тебе и на! Наигорший позор!

     На рубашке Смидовича, подмышками, выступили мокрые полудужья пота, а из разбитого вдребезги носа закровоточило, как из ведра.

– Встать!

     Смидовича не отпускал дрожательный паралич. Он плакал, а остатками сил старался подчиниться, подняться на ноги. На колени вышло, но потом… Силы, определенно, вышли вместе с остатками мужества.

– Девочка от тебя вышла?

– Это моя дочь. Катя.

     Лодочник что-то зашамкал  раствороженным ртом, но тот портрет, который видел Эвергетов перед собой, напоминал уже прощальную сцену.

     Евгений сорвался на громкое бронхитное покашливание и грубо выматерился: – Смастерю-ка я из тебя произведение искусства, папа…

– Не трогай! – Мужчина затрясся больше прежнего. Мутным потоком слез он залил

себя и пол, по которому тащился на коленях, рыдая в грудь, к постели. Хотел что-то там нащупать под подушкой – как оказалось, пистолет! – но судьба ему, увы, не отпускала ни единого шанса  жить.

     …Смеркалось.

     «Умница. Тебе ли гамное веселье? Пережди, место – что надо, тихое, а ловчие ментики с доказательствами, пусть еще объявятся!» – ссыпалось в его мозг опять – сверху, в самый черепок.

     Эвергетов огляделся. Комната освещалась двумя оконцами, кроме кухонного угла и стола в помещении больше ничего не находилось.

     Выглядывая из себя, Эвергетов отлично понимал, что он это не совсем то, что кажется – это целое поделено уже на разбегающиеся струи. Он со своей стороны на правах передового участника событий заявил себе так: такие, как я, Эвергетов, как скоростные кометы: летают себе между орбитами, и активность их весьма ошеломительна, потому что  связана со сбоем в траектории скиталиц – в силу переменного притяжения. Но в конкретном определении в отличие от статичной, лениво крутящейся груды земли, в поле свободной игровой партии жизни, я, тварь, – научаем, управляем, и название моей жизни – титанизм.

     Мутная дыра, в которую Евгений заглянул когда-то из люльки, стала, выходит, для него тем самым осколком бытия, который был переориентирован не воссоединять в себе, а переродить до целого все свои прежние фрагменты жизни и принимать некую новую идею неизвестной ему пока руководящей силы, – силы, явленной  из темной части космоса. А некий символ, являющийся  во снах, происходит, безусловно, метафизической связью видимого и невидимого, чувственного и сверхчувственного; непознанного.

     Что самое чудесное, ведь как-то он сумел же, где-то в модусах собственного сознания, отпечатать ясное об этом понятие. Это же – потрясно, предопределенно. Иначе бы он на первых же порах  костерил  себя до покраснения глаз.

     Взгляд на себя изнутри становился всё мелкоострым и убедительным, и Эвергетов действовал – просто, как на поводу.

     Женька со слюной во рту вышел из помещения, на озере еще доносились приглушенные шумы отдыхающих, – летняя жара, – и двинул свои стопы по притесненному лесу, а на полпути к железнодорожной платформе перехватил одиноко шедшую девочку.

     Ага, вот и ты!

     Катька была не глупа и училась в силу своего характера всяким уловкам как оградиться от таких липучек, и сразу же повела себя наступательно. Не гляди что мелка, уверенно-звонко выпалила: