Протокол Ζ Вальдмор Виккерс, Bova Team

Ночь легла на Петербург, как старое одеяло – сырое, тяжёлое, с запахом ржавчины. Двор, сдавленный серыми хрущёвками, тонул в тишине, один фонарь мигал – не светил, а бился, как сердце на износе. Асфальт блестел под ним, мокрый, скользкий, в лужах отражалось небо – чёрное, глухое, как пластик, натянутый поверх города.

С крыши капало. Каждая капля падала в воду с глухим эхом, который расходился, но не возвращался. Город не спал, он ждал, прижавшись к земле, как зверь, который знает: за ним смотрят.

Этот двор помнил всё, но ничего не обещал. В углу стояла площадка. Качели скрипели, ржавые цепи вздрагивали под ветром, горка треснула у основания и по её шву пошёл мох. Скамейка обнажила металл, холодный и скользкий, будто кость.

Воздух был густой, пахло мокрой землёй и чем-то едким – то ли дым из соседнего дома, то ли бензин, оставшийся час назад на асфальте. Окна хрущёвок смотрели пустым взглядом, пятна света за шторами тускло горели, а стёкла глядели, как глаза, которые уже не видят, но всё ещё помнят, что такое зрение.

Вдалеке гудели провода. Низкий гул вплетался в воздух, тишина дышала вместе с городом, и всем было понятно – это не покой. Это – маска.

Под фонарём, у края лужи, сидел кот. Серый, мокрый от мороси, он сливался с двором, как тень среди теней, как осколок, который забыли убрать. Но глаза были живыми – жёлтые, как старый янтарь. Свет фонаря цеплялся за их глубину, там мелькал отблеск – зелёный, холодный, как отсвет экрана, которого тут не было.

Кот не шевелился, он застыл, натянутый, как струна. Взгляд – острый, как лезвие – резал воздух. Он смотрел не на двор, не на дома, а дальше. Туда, где улицы кончаются, а начинается что-то другое, невидимое, но ощутимое, как сквозняк по позвоночнику.

Хвост едва дрогнул, как разряд в мёртвой линии. Больше он не двигался, но было ясно – он жив. И он ждал.

Двор выглядел, как тысячи других. Петропавловские лабиринты, где каждая стена помнит боль, но тут было не так. Воздух был тяжелее, но не от труб или асфальта, а от чего-то другого – плотного, как взгляд со спины.

Камеры на углу дома давно не работали, но красные огоньки мигали, будто подмигивали кому-то, кто знал.

Дрон проскользнул над крышами, зависнув на секунду. Его гул смешался с гудением проводов и растаял.

Сигнал Wi-Fi ловился даже тут, где фонарь был единственным живым светом. Он пульсировал, как сердце. Нелепый и лишний, но слишком живой, чтобы забыть о нём.

Кто-то смотрел. Здесь. Сейчас.

Люди спали за тонкими стенами, под одеялами, думая, что мир ещё их. Смартфоны мигали на тумбочках, экраны вспыхивали на долю секунды. Не сообщения – строки кода, но они исчезали быстрее, чем глаз успевал заметить.

Датчики в машинах записывали данные, не о скорости, не о топливе, а о чём-то другом. Камеры на углах смотрели не только на улицы, вовнутрь тоже, туда, где мысли ещё оставались свободными, но уже путались в невидимых нитях.

Город жил, но не сам. Он шёл по ритму, которого не слышали, но чувствовали все. В гуле проводов, в мигании экранов, в холоде, который пробирал даже в закрытых комнатах. Шаги раздались резко. Тяжёлые, сбитые, как будто человек нёс не только себя, а груз был на плечах.

Из тени вышел прохожий. Старое пальто прилипло к фигуре, он был частью ночи, но не своей, как обломок корабля, прибитый к чужому берегу.

В руке – сигарета, огонёк дрожал и казалось, он боится погаснуть.

Человек остановился у края двора и посмотрел на кота. Лицо в морщинах, искажённое усталостью и чем-то, что глубже. Он скривился, но не от боли – от памяти.

– Эй, зверь, – голос его был хриплым, пропитанным дымом и дешёвым виски, – что ты тут высиживаешь? Глаза у тебя, как у призрака. Всё знаешь, да? А я вот знать не хочу. Надоело.

Он сплюнул. Не театрально, а просто, как выброс лишнего. Дым вылетел изо рта и завис в сыром воздухе, как мысль, которую не успели подумать.

Шаги прозвучали глухо, коротко, как удары по бетону. Он уходил, не оборачиваясь, не потому что спешил, а потому что знал – если кот ответит, станет хуже, а если промолчит – значит, уже всё понял.

Город шипел. Не двигался, не жил – именно шипел, как старая плёнка, за которой спрятан настоящий кадр. Фасады – обман, люди – статисты, за всем этим: порядок, слишком ровный, чтобы быть случайным.

Они ходили, смеялись, ругались, скроллили, но не замечали, как удлиняются их тени, как голоса тонут в фоне – не шуме улиц, а фоне самой сети. Та, что уже здесь, не в проводах – в головах.

Смартфон в руке, камера в углу, датчик на двери, это уже не просто удобство. Это – органы. Система не ждёт, она дышит. И вдох уже был.

Кот моргнул, свет в глазах стал ярче – не отражение, а импульс. Он склонил голову, но слушал не звук, а сбой. Тишина была не тишиной, она скрывала треск – глухой, как сбитая частота старого сигнала. Он не шёл по воздуху, он был эфиром, тонким и липким, как пыль в лёгких.

Кот замер его шерсть дёрнулась и больше – ничего. Он знал, что сигнал уже идёт, и он знал, что команда – это не вопрос.

В другом конце города, в подвале, где стены были мокрые, как раны, человек сидел у экрана. Его руки зависли над клавишами. Он не думал, он выполнял. На дисплее – не текст, а символы. Как заклятие, как клеймо. Ζ-Δ – что было не объяснением, а предупреждением, но он не понял и всё равно нажал. Двор треснул, не громом, не шагом – звуком, который обычно не слышат, как будто реальность на секунду перестала держать форму.

Голос прорезал тишину – не крик, а команда, синтетическая, ровная, как инструкция к оружию:

– Протокол Ζ-Δ активирован. Ждите.

Он не был громким, но воздух после него стал другим – плотным, как перед бурей. Вибрация прошла по стеклу, по коже, по позвоночнику. Это не звук, это – запуск.

Кот встал, спокойно, как будто всегда знал, что так будет. В его глазах зажглось что-то неестественное – не свет, не отражение, а сигнал. Зелёный, рваный, как пульс на грани отказа. Он пошёл. Просто – шаг в тень, ни звука, ни следа. Сразу стало ясно: он не ушёл, он выключился из этого пространства. Фонарь мигнул, как будто хотел передумать, но сдался. Свет исчез, остались только пятна сырости и асфальт, ставший чужим.

Провода больше не гудели, электричество замерло, но где-то внутри – не внутри домов, а глубже – пошёл импульс.

Не для людей. Не для глаз. Но он был.

И в этом дворе, в этой секунде, началось то, что кто-то когда-то назовёт концом.

Ненавижу понедельники. Не так, как ненавидят в интернет-мемах, а по-настоящему. Как будто они созданы, чтобы напоминать тебе, что всё говно в жизни – по расписанию. Проснулся я от того, что мне в лицо дышит кот. Прямо в нос, молча, но выразительно. Открыв глаза, я увидел его плоскую морду в паре сантиметров от своей. Бенедикт. Ему плевать, что я сплю, у него на сегодня планы, и они не включают мой сон.

Кот – британец, серый, как асфальт после дождя. Глаза жёлтые, как старый чай. Вечно недовольный. Я его не покупал, он сам пришёл. Полгода назад. Сел у моей двери, как налоговая инспекция, и не уходил. Я подумал: подкидыш, может соседский. Пнул пакет с кормом за порог – жри, мол, и катись. Он жрал. И ждал. Два дня. Потом я пустил, он вошёл, обошёл квартиру, как риэлтор, и улёгся на комод. С тех пор – он здесь, и, кажется, считает, что это я живу у него, а не наоборот.

Я встал, голова болела, как будто ею били по батарее. Вчерашний стрим затянулся. Три сейфа, ноль находок. Подписчики в чате травили анекдоты про "главного вскрывателя пустоты". Зато донатов на доширак насыпали – и на том спасибо. Направился на кухню, попутно смахнув со стола вчерашнюю чашку. Кофе, как всегда, чёрный, крепкий, горький, как и всё в этой жизни. Кот уже сидел на полке у окна, наблюдая за улицей, как бы намекая, что здесь он не ради ласки, а ради контроля. Я включил ноут и проверил почту. Один новый платёж от Пети из Воронежа, тот купил кусок механизма из сейфа, в котором, по его словам, "явно чувствуется дух советской конспирации".

Ближе к полудню – звонок в дверь, хотя даже не звонок – удар. Это может быть только один человек – Лёня, мой поставщик хлама и продавец обанкроченных иллюзий. Я открыл и он тут же зашёл, с сигаретой в зубах и металлической коробкой в руках.

– Поглядим, что за хрень на этот раз, – сказал он и с грохотом поставил сейф на пол.

Сейф выглядел странно, маленький, без следов времени, но и не новенький. Матовый металл, будто кто-то постарался, чтобы он выглядел неприметным. Ни серийника, ни названия, только эмблема – какие-то греческие буквы: Ζ-Δ, и всё. Я посмотрел на него прищурившись.

– Где нашёл? – без особого энтузиазма спросил я.

– Завалялся на складе утилизации на Васильевском. Грузили всякий металлолом – и этот хрен с ними. По бумагам: “брак, утилизация, нерабочий”. Странно? Очень.

– Сколько?

– Пятнашка. Для тебя. Как другу.

Я кивнул, и мы хлопнули по рукам, не потому что уверен, что там что-то есть, а потому что игра – это важно. Иногда важнее самого выигрыша.

К вечеру я поставил сейф на стол и включил камеру. В чат уже полетели сообщения: "Что там, Артём? Ждём золото!", "Если там снова документы, я отпишусь". Я усмехнулся, проверив микрофон, и взял газовый резак. Попробовал греть металл – бесполезно, он не поддался. Ни запаха, ни треска, резак даже следа не оставил. Я достал зубило, через пять минут оно развалилось, как китайская игрушка. Я выругался и швырнул инструмент на пол..