– Ничто не может отвлечь тебя от цели, Диего!? – выдал Луси, по-дружески сжав руку товарища.

– Разве что знойные красотки. И ром! – усмехнулся и сморщился от боли Диего.

Хуан поневоле обратился взором к манящему к скалистому утёсу побережья, с густо выстроенными в ряд кокосовыми пальмами, росшими вдалеке, плавно покачивающими макушками от утреннего бриза. Облизнув губу де ла Крузо окинул чернеющие, а местами поросшие кустарником и деревцами утёсы, и собрался было обратиться к Наварра, но тут ощутил дрожь палубы под каблуками.

Корабль закачался пуще прежнего ходуном. Матросы и офицеры залепетали, проклиная владычицу морей, кто-то выругался громко, прильнув к правому борту судна, идущего параллельно стонущим утёсам. Валуны с треском сыпались в воду с вершин, раскалываясь и сбивая растительность, пальмы дрожали а пернатая живность вспорхнула в утренние небеса, уносясь прочь.

Три товарища, схватившись за лакированный поручень на правом борту, уставились на дрожащие скалы. Один утёс, подножье которого было засыпано глыбами на четверть высоты, затрещал, а с вершины откололась его часть, и летя вниз, сносила поросль и крошила валуны, утопающие в воде. Офицеры уставились на дрожащие утёсы, и Хуан Антонио шепнул, – даже природу возмущает то, как обходятся друг с другом люди!

– Надеюсь, это локально, – прошептал Диего, на мгновение забыв о боли и о том, что вообще-то из его бока торчит офицерская шпага, покачиваясь в воздухе рукоятью из чёрного дерева и гардой, отлитой из позолоченной бронзы. Навершие рукояти украшала гравировка – морской якорь. Перехватив рукоять, чтобы она не раскачивалась из стороны в сторону, Наварра выдал, стиснув зубы от накатившей боли, – волны нам только не хватало! Двоих я вас из воды не вытащу!

Де ла Крузо и Луис Фернандо Диас переглянусь, и последний чуть подтолкнул товарища посередине, – топай давай!

Товарищи уже почти дошли до распашных дверей капитанской каюты, в которую можно было войти с верхней палубы, как вдруг совсем юный голос закричал что есть мочи, – капитан! Капитан!

Хуан Антонио и два друга обернулись и подняли глаза, к небу, вперёд к носу судна на вершину фок-мачты, где в деревянной полуоткрытой бочке-площадке, а правильнее сказать «вороньем гнезде», закреплённом над марсовой площадкой, вертелся вперёдсмотрящий, держа в руках подзорную трубу. Сейчас он рассматривал разрушенный утёс.

– Капитан! – закричал тот, и перевалившись, через гнездо, спустился по тросу с завязанными узлами на палубу. Совсем юнец, с зорким взором, он не чурался и не пугался того кровавого ужаса, который смог пережить, и благодаря в том числе ему он своевременно поднял криком всю команду, увидев идущие с обеих сторон вражеские корабли. Если бы не он, El Peregrino не смог бы совершить важный манёвр, уйдя из-под обстрела в первые минуты налёта. Сейчас, перескакивая трупы и давя порывы рвоты от увиденных оторванных конечностей и изрубленных тел, а у иных с торчащими из рассечённого пополам лица топоров, добежал до капитана и его товарищей.

– Капитан! Капи… – начал светловолосый босой юноша, одетый в черные хлопковые шорты и белую рубаху с длинным рукавом. Его лицо было загорелым, соломенные волосы, и без того выгоревшие на солнце отливали платиной, а голубые глаза горели.

– Тише Гильермо, тише… – начал капитан, смотря своим суровым кареглазым взором в его не испуганные, не смятенные от ужаса, но удивлённые глаза, – если не волна, и не французы, что заставило тебя оставить свой по…

– Капитан! – ещё шире округлил глаза хоть и жилистый, но уступающий мощи капитана юнец, и понял, что стоны и крики чуть затихли, и все, кто находился на палубе обернулись к трём капитанам и вперёдсмотрящему, так рьяно покинувшему пост, который он не оставил в момент сражения. Прокашлявшись, Гильермо понизил тон и тихо предложил, – капитан, пройдёмте в вашу каюту!