В бою пало шесть судов, четыре торговых, забитых под завязку тростниковым сахаром и табаком, в придачу ко всему они везли золото и серебро, и два сопровождающих, которые успели потопить парочку судов под чёрным флагом. Но вот остальные, напавшие на караван… их сразил El Peregrino.

Среди шести судов, павших под натиском пушек противника, на корм акулам в общей массе сгинули в пучине более трёхсот душ. А те, кто ещё барахтался в море, цепляясь за тлеющие обломки, теряли сознание от ран и кровопотери, или тонули, захлёбываясь от солёной воды, давясь от дыма, застилающего поле битвы.

– Луис! Диего! – отогнав вспышку ещё свежих, но уже ставшими воспоминаниями событий, капитан крикнул, беря тон выше, чем стоны полумёртвых матросов, и лепет пытавшихся их успокоить живых, – Фернандо, Наварра!

– Хуан! – послышался басистый оклик, откуда-то с палубы ближе к форштевню. Там, за простреленными и опустевшими бочками некогда наплоенными пресной водой, сгорбился светловолосый голубоглазый и рослый мужчина. Офицер в белой рубахе чуть за тридцать привстал из-за тары и держась за ухо, снова крикнул, – дьявол, Хуан! Ты жив, сукин сын! Мы здесь!

Хуан обрадовался гонору Луиса, и спешнее зацокал кожаными ботинками с невысоким плотным каблуком, едва не поскользнувшись в очередной луже крови, вытекавшей вместе с внутренностями из разорванного пополам некогда мощного и крепкого тела члена команды.

Капитан замер и посмотрел в серо-голубые глаза, застывшие навеки в агонии, устремленные в утреннее небо. Сердце сжалось от укола, много больнее чем била шпага в плоть, и наклонившись, капитан прикрыл веки погибшему, и шепнул, – боже, Армандо… упокойся с миром друг мой… я позабочусь об Оливии и…

Хуана пробрала злость, и он дал себе слово, если он выживет и доберётся до континента, обязательно позаботится о беременной жене Армандо, и ещё не родившимся ребенке. Оливия должна была разродиться к ряду через пару недель после того, как они бы кинули якорь в Кадисе. Но…

– Дьявол! – снова выругался капитан, и вдохнув лёгкий налетевший бриз, на мгновение сбивший сладкий запах смерти, витавший по палубе, встал и захромал к друзьям, ковыляя мимо полуживых и выживших.

Достигнув опустошённых простреленных бочек из который всё ещё вытекала вода, Хуан Антонио наконец-таки нашёл друзей.

Луис выпрямился могучим телом во весь рост под метр девяносто, и сжал в объятьях друга. Осмотрев товарища, который был старше него на полгода, Луис Фернандо Диас сухо заметил, – рад что ты выжил, друг мой!

Де ла Крузо, бегло кинув взор на товарища, и на отстреленное ухо, кивнул, – тебе повезло куда больше моего! Теперь-то можешь спокойно пропускать мимо уха здравые упрёки от Долорес в адрес себя!

Луис фыркнул, обернувшись в память к горячему и пылкому нраву невесты, – это меня не спасёт, друг мой!

Хуан Антонио посмотрел на второго товарища, сидевшего на пятой точке. Прислонившись к бочке спиной, тот тяжело дышал. Держась правой ладонью за живот, в который была воткнута шпага, он выдал, с хрипотцой, – мне не так повезло как вам, в этот раз…

Оба стоящих друга переглянулись между собой, Луис пожал плечами, смотря выжившему другу в глаза, под стоны умирающих неподалёку, – всем нам не повезло. В этот раз.

И присев к товарищу, окровавленная рука которого прижимала колотую рану, а чуть выше торчал клинок, знакомый обоим капитанам по стилю выделки, Хуан Антонио глянул на эфес, а затем в серо-голубые глаза, и тихо проговорил, улучив момент затишья между стонами и криками о помощи ещё пока живых, – французы!

– Не иначе, друг мой! – кивнул бородатый Диего Наварра, сморщившись от приступа боли, а другой рукой вытерев пот со лба, и убрал кучерявые волосы, – ничего, мы поквитаемся с ними! Есть кто живой из них?