Против системы Диана Шум

Сюзи Мофи родилась в январе 1996 года – в тот год, когда земля под деревней трескалась от мороза, а хлеб подорожал вдвое. За окном выл ветер, старые оконные стёкла покрывались инеем изнутри, и только в одном углу тлела керосиновая лампа. Мать рожала прямо на полу, на старом выцветшем покрывале, укутавшись в ватник. Тёплой воды не было, врачей – тем более.

Сюзи не закричала. Просто открыла глаза. Белые ресницы, рыжие волосы, крошечные кулачки. Казалось, она родилась уже взрослой.

⸻

В тот год когда родился братик Мики, мать была на последнем месяце беременности. В то счастливое время, пришло горе в их семью. Погиб отец семейства Грэк Мофи. Он был – высокий, весёлый, пахнущий сеном и табаком трудягой. Раним утром ушёл на поле и не вернулся. Сначала сказали, что трактор заглох, потом – что обвалилась часть насыпи. По деревне ходили слухи: кто-то напился, кто-то что-то не досмотрел. Но мать знала одно: осталась одна. С двумя детьми, без копейки, без помощи. Официально – «несчастный случай». А по факту – трагедия, за которую никто не ответил.

Она выла ночью от усталости, в подушку, чтобы не разбудить детей. А потом вытиралa лицо холодной водой и шла на работу. Одну, вторую, пятую. Мужская сила ушла из дома, и теперь её пришлось заменить, уставшей женщине с пальто на зиму – все дырявое.

Сюзи не помнила отца. Только тень в памяти: сильные руки, запах травы и смех, который она слышала, будто во сне.

⸻

Когда ей было пять, она впервые пошла с матерью на огород. Земля была холодной, но Сюзи работала молча. Мать плакала – не от боли, а от того, что маленькая девочка должна копать землю вместо того, чтобы играть.

Но Сюзи не умела играть. Она знала, что мама не доедает. Знала, что ботинки защиты тряпками. Знала, что они бедные. Бедные не просто в деньгах – в жизни. В еде, в радости, в будущем.

– Мам, я вырасту, и у нас будет дом. Настоящий, – говорила она. – С плитой, и водой из крана, и окнами без сквозняка.

Мать гладила её волосы и не говорила ничего. Потому что не верила. Но Сюзи верила. Верила яростно. Потому что иначе – конец.

⸻

Школа была пыткой. Она носила одно и то же платье пять лет подряд. Девочки смеялись, мальчики плевались в её портфель. Учителя смотрели сквозь неё – слишком бедная, чтобы быть заметной. А она училась. Схватывала на лету. Писала контрольные за других. Засыпала с книгой в руках, под слабым светом лампы, когда за окном ветер гнул деревья, а в животе урчало так, будто там зверь.

Она не имела права сдаваться. Она поклялась отцу, что вытащит семью из ада. Пусть даже он уже не слышит. Пусть даже его давно нет.

Сюзи пошла в школу с косичками, завязанными в синие банты, которые мама выменяла на картошку. Пальто было большое – на два года вперёд, рукава приходилось подворачивать, а подошвы ботинок с трудом держались на нитках и молитвах. В портфеле – старые тетради и кусок хлеба, сухой, как земля в июле.

В классе её не ждали. Там уже знали: “Мофи – бедная, странная”. Её называли «луковая душа» – за запах из одежды, которую сушили над печкой вместе с луком и картошкой. Она молчала. Всегда молчала. Потому что любое слово – повод для новой насмешки.

– Смотри, у неё ботинки разные!

– А у неё мама двор подметает!

– Наверное, у них крысы по дому бегают!

Сюзи знала, что к ним бегают. И крысы, и голод. Но она не показывала ни слезинки. Ни в классе, ни на переменах. Только дома, когда укачивала Микки, и тот засыпал у неё на коленях, она позволяла себе сжаться в комок и зажать рот рукой, чтобы не разбудить брата своими рыданиями.

⸻

Каждое утро было как бой. Подъём в пять, умывание ледяной водой, кормёжка коз, проверка огорода – и только потом школа. Мать уходила раньше, в темноте. Иногда Сюзи просыпалась и находила на столе записку:

“Мой свет, прости, что не могу быть рядом. У тебя всё получится. Ты моя гордость.”

Но эти слова не грели, когда в классе кидали бумажки с надписями «грязнулька», «деревенщина», «вонючка». Учительница смотрела сквозь неё. Она хвалила богатенькую Лану , у которой была кожаная сумка, новый телефон и «образцовая семья». Сюзи писала сочинения за троих. Получала пятёрки – для других. Сама – едва твёрдую четвёрку.

Но хуже всего были обеды.

В столовой у Сюзи не было талонов. Иногда кухарка жалилась и давала остатки – без мяса, без хлеба. Однажды она украла кусок котлеты со стола, когда все ушли. И её поймали. При всех. Вывели в коридор. Сказали:

– Воровка. Таких, как ты, только в колонии и ждать.

В тот вечер она пришла домой и не сказала ни слова. Просто встала у плиты, взяла холодный суп из вчерашней моркови, подогрела и накормила Микки. Потом села у окна и смотрела в ночь.

Снежинки ложились на стекло. Она смотрела и думала: “Я не буду, как они. Я не стану грязной. Я стану нужной. Неприкасаемой. Умной. Сильной. Лучше их всех.”

⸻

В выпускном классе она была первой в рейтинге. Учителя уже не могли игнорировать её успехи. Она выиграла олимпиаду по правоведению и получила право поступить в университет без экзаменов. Вся деревня ахнула:

– Мофи?! Та, что с козами?

Но никто не знал, сколько ночей она не спала, зубря Конституцию при свечах. Сколько раз она хотела бросить всё, но не могла – ведь за её спиной был Микки, мать, покосившийся дом, который она клялась заменить.

В день последнего звонка, когда остальные девочки пришли в платьях и на каблуках, Сюзи стояла в маминой переделанной юбке и старой рубашке. Но в глазах у неё был лёд. Она смотрела на всех так, будто уже знала, что их обгонит. Обгонит и уйдёт навсегда.

Поезд мчался в неизвестность, и Сюзи смотрела в окно, словно в другую реальность. Там, за стеклом, проплывали чужие деревни, покосившиеся дома – всё это было похоже на её детство, только снаружи. А внутри у неё всё было пусто.

Она держала в руках потрёпанный чемодан – такой же, как у её матери, только старее, словно пропитанный запахом дома, земли, коз, печки и бессонных ночей.

“А если я не справлюсь? Если не смогу? Если вернусь ни с чем – в тот же разваливающийся дом, к матери с больной спиной и Микки с печальными глазами?.. Тогда я стану одной из них. Проигравшей. Жалкой. Сломленной.”

Она сжала зубы. Губы побелели. Слезы стояли в глазах, но она запретила себе плакать.

“Я не имею права на слабость. Не имею. Ни одного права.”

⸻

Общага встретила её сыростью. В коридоре пахло мокрыми тряпками, в душевой – плесенью. Девочки в комнате – из городов, с мягкими руками и шутками, которые она не понимала. Они не спрашивали, откуда она. Просто смотрели с высока.

– Ты опять в библиотеку? – одна из них скривила губы. – Сельский энтузиазм.

Она хотела ответить. Хотела закричать:

“Я учусь не потому, что хочу вас догнать. А потому что мне нельзя иначе. Потому что если я оступлюсь – пропадёт мама. Пропадёт Микки. Пропаду я.”

Но только кивнула и вышла.

⸻

На улицах города она чувствовала себя прозрачной. Люди проходили мимо – спешили, смеялись, жили. А она – выживала. У неё не было пальто на подкладке. Только старое, серое, с изношенными плечами. Иногда она заходила в дорогие магазины просто, чтобы погреться. Продавцы смотрели с подозрением. Охранники провожали её взглядом до двери.

“Ты для них никто. Ты – пустое место. Пока.”

Она работала уборщицей в юридическом корпусе. Мыла кабинеты, где потом днём сидели профессора. Однажды, убирая мел с кафедры, она увидела свою фамилию в списке лучших студентов на доске.

И засмеялась. Тихо, в темноте, одна.

“Вот вы, уважаемые, сидите здесь – пьёте кофе, рассуждаете о праве. А я ночью вам полы мою. И всё равно стану лучше вас.”

⸻

В морозы она грела руки над кипятильником. Спала в двух кофтах. Стирала свой единственный тёплый шарф, сушила, снова надевала. Она плакала тогда. Впервые за долгое время. Села у батареи, укрылась курткой и дрожала.

“Почему всё так тяжело? Почему именно я? Почему, если я так стараюсь, всё равно больно, голодно, страшно?”

Тишина не отвечала. Только батарея стучала, как чужое сердце.

⸻

Но однажды она встала на кафедру как лучшая студентка курса. Прочитала доклад, и вся аудитория замерла. Преподаватели смотрели на неё иначе – не как на уборщицу, а как на потенциального юриста. Её голос дрожал, но глаза были как лёд.

“Видите? Я здесь. Я не молчу. Я вас догнала.”

Той ночью она вернулась в общагу, достала из-под кровати письмо от Микки:

“Сюзи, когда я вырасту, я тоже уеду. Как ты. Ты – настоящая. Ты у меня самая сильная.”

Она прижала письмо к груди, и слёзы снова пришли. Но на этот раз – не от боли. А от того, что всё, что она делает – не зря. Она борется. За них. За себя. За ту девочку с белыми ресницами, которая не знала вкуса сладкого, но знала, что правда сильнее всех стен.

На выпускной Сюзи не пошла.

Подруг у неё не было. Наряда – тоже. Приглашение, сверкающее золотом, она получила в тот же день, когда пришёл отказ с шестой юридической фирмы.

Она смотрела на приглашение, как на чужую открытку из жизни, в которую её не пустили.

“Платья. Музыка. Фото. Смех. Им есть, что вспоминать. А мне – что доказывать.”

Она аккуратно сложила карточку и убрала её в ящик, туда, где лежали письма от матери, рисунки Микки и расписание подработок.