– Не за что.

И снова пауза. Смотрим, изучаем друг друга.

Он кивком указывает на мой этюдник.

– Художница?

Я киваю.

– Понятно. Ну ты больше подворотнями одна не ходи, – он слегка улыбается. Нет, его лицо не хочется называть смазливым. Его лицо, пожалуй, красиво. Сдержанно, неброско.

Но вот глаза… лишний раз смотреть ему в глаза мне и страшно, и в то же время будто что-то притягивает. Что-то, скрывающееся в их глубине.

У него не пустые глаза. Ни разу.

Ненавижу пустые глаза.

* * *

Следующий эпизод заново прокручиваю в памяти.

Мы на пару идем по направлению к моему дому.

– Живешь далеко? – спрашивает он. Очень естественно спрашивает. Будто старший брат.

Когда-то в детстве я мечтала о старшем брате. Но не сейчас.

Отвечаю, что проживаю совсем близко, пройти половину квартала – и мой дом.

И мы идем половину квартала.

Он не спрашивает моего имени, не интересуется (игривым тоном), отчего такая хорошенькая девушка шляется по подворотням одна. Просто молча идет рядом.

С ним спокойно. С ним чертовски НЕспокойно.

Вот такой диссонанс.

– Скажи хоть свое имя, – я первой нарушаю затянувшуюся паузу.

– Кирилл, – его голос звучит немного глуховато. Не резкий, не высокий. Но и не слишком низкий. В самый раз, чтобы такой голос одновременно и волновал, и не раздражал.

И всё. Кирилл.

Отлично ему подходит.

– И все?

Он впервые выражает удивление легким поднятием бровей.

– Что-то еще хочешь знать?

Хочу. Хочу знать о тебе всё. И хочу еще раз утонуть в бездне твоих глаз.

Но, разумеется, вслух такой пошлятины не произношу.

– Кто ты? Каратист?

Опять по его лицу скользит мимолетная усмешка.

– Скорее дзюдоист. И то давно. Год работал охранной конторе.

– Значит, охранник, – невольно испытываю легкое разочарование. На примитивно-одноклеточного не похож, и однако…

– Айтишник, – невозмутимо поправляет меня Кирилл. И добавляет после короткой паузы, – Год как политех закончил.

Айтишник????

Я чуть рот не приоткрыла от изумления. Этот высокий кареглазый красавчик вообще ни разу не похож на того задрота, задохлика, ботана, какими обычно являются типичные айтишники (в представлении массовой культуры). Длинные сальные патлы, на лице следы прыщей, жидкие бороденки. И очки. Непременно очки.

– Врешь, – говорю неуверенно.

Он небрежно пожимает плечами спортсмена.

– Не хочешь – не верь.

И даже не спрашивает моего имени. Что обидно.

Еще обиднее то, что и в его спокойном взгляде нет ни малейшего признака того, что моя внешность его впечатлила.

По канонам жанра рыцарь, спасший принцессу, просто-таки обязан сорвать с ее нежных губок поцелуй.

Каноны ломаются. Рыцарь не горит желанием даже взять у “принцессы” номер телефона.

Останавливаемся у моего подъезда.

Он смотрит пристально.

– В следующий раз попроси своего парня тебя проводить. Раз уж так любишь ходить проходными дворами.

– У меня нет парня, – вырывается у меня непроизвольно, и в тот момент я очень четко осознаю – действительно, у меня НЕТ ПАРНЯ.

У меня есть только папик. И тот сейчас скорее всего выясняет отношения с законной женой.

Я совершенно свободна.

– Странно, – говорит айтишник-дзюдоист. – Красотка, а парня нет. Случайно не лесби?

Меня бросает в жар. Он еще и хамит. Какая привлекательная сволочь.

– Нет! – отвечаю резче, чем следовало.

– Ты хоть совершеннолетняя? Восемнадцать есть? – в его голосе мне мерещится снисходительность.

Нет, не мерещится. Он действительно проявляет СНИСХОЖДЕНИЕ.

И это снисхождение вызывает у меня волну досады. Почти злости.

– Двадцать есть, – отвечаю с вызовом.

– А-а, – вроде бы должно звучать уважительно, но звучит насмешливо, – Большая девочка. Должна знать, что в девять вечера по подворотням ходить небезопасно.