Мелкие, ежедневные, хоть и трудоёмкие заботы отвлекали от боли. Постепенно слезы истощились – невозможно же плакать вечно. Их сменила пустота и это было ещё хуже. Она стучала, стучала, стучала Джефу. А он – молчал. Он не слышал её, поглощённый какими-то своими видениями. И Николь казалось, что она кричит в пустыне, а вокруг только ерошит с шелестом ветер песок. И этот шорох напоминал шорох пальцев, когда делаешь массаж головы. Она боялась остаться без дела, жаль только, что вся её работа возле Джефа была чисто физической, оставляя свободными мозги для раздумий.

Она пыталась совмещать два дела сразу: мыла его и читала ему. Переворачивала и бормотала молитву. Её так поглощали эти труды, что становилось трудно общаться с людьми. Она просто зверела, если приходил кто-то и начинал говорить ей что-то, когда она пыталась достучаться до Джефа.

Приходилось выныривать, отвлекаться от более важных дел, выслушивая какие-то глупости: "что тебе принести? Давай сходим вниз в ресторан, ты хоть поешь? Пойдем прогуляемся, ты же даже не выходишь на улицу." Николь пару раз поймала себя на том, что она рявкнула на Марину, отметая надоедливые предложения. Эти скачки настроения заметил и Майк, посоветовав ей: