Она сказала совсем не то, что крутилось на языке:

– Мне просто страшно, – сказала шёпотом, словно стараясь, чтобы не услышал Джеф.

Как ни странно, но она поверила сиделкам, что он ничего не чувствует.

Значит ему не больно. Но вдруг он всё слышит? Его можно было не жалеть: ей никогда такое не приходило в голову. Но будущего нужно было бояться.

– Всё будет в порядке, – повторил Майк. – Вот увидишь. Джеф очень упрямый. Ему умирать не хочется.

Он помолчал, рассматривая её бледное лицо и испытывая безмерную благодарность за то, что она просто посочувствовала ему. Не потому, что он ей нравится. Не потому, что лишь только пожалела, как человек. Не потому, что у него есть деньги. А просто поняла его боль. И разделила её, не задумываясь. Он обязан был позаботиться о ней, потому, что сам Джеф сделать это сейчас не в состоянии, потому, что когда Джеф очнётся, он спросит с него.

Майк тихо спросил, пытаясь отвлечь её:

– Собирался же ещё кардиолог его осмотреть. Приходил?

Николь покачала головой.

– Лечащий врач тоже обещал зайти ближе к полудню.

Врач действительно зашёл ещё раз, как и обещал утром на обходе, привёл кардиолога. Он проверил сердцебиение Джефа, назначил какие-то капельницы и удалился, сказав, что придёт проверить состояние Джефа ещё. Лечащий врач оказался обстоятельным, очень толково расписал, чем чреваты такие удары током, когда рассказывал, откуда взялись эти ветвистые разводы на коже.

Николь выслушала его с ужасом. Ничего хорошего для Джефа это не значило. Только кучу проблем с осложнениями. Господи! Помоги, Господи! пожалуйста, пожалуйста, избавь его от его боли. Конечно, болезнь учит чему-то человека. Но чему можно научиться, лежа без сознания? Тут она подумала, что болезнь Джефа послана не ему, а ей. Для того, чтобы она сама посмотрела на них с Джефом со стороны, поразмышляла об их отношениях.

Это было ещё хуже: понять вдруг, что это её вина. Что Джеф, как подопытный кролик, участвует в грандиозном опыте, предназначенном научить чему-то её. Чему?

Читать от слёз она не могла. Молитва всё время уплывала от неё, оставляя ей только исторгаемые сердцем стоны. Почему-то вспомнилась "Песнь Песней", которую она знала почти наизусть.

"Отпёрла я возлюбленному моему,

а возлюбленный мой повернулся и ушёл.

Души во мне не стало, когда он говорил;

я искала его и не находила его;

звала его, и он не отзывался мне.

Встретили меня стражи,

обходящие город;

избили меня, изранили меня;

сняли с меня покрывало

стерегущие стены.

Заклинаю вас, дщери Иерусалимские:

если вы встретите возлюбленного моего,

что скажете вы ему?

что я изнемогаю от любви."

Он лежал и слушал, не слыша и лицо его было спокойным. Он был тёплым, даже не очень бледным, словно просто спал.

Если бы только не это постоянное, постоянное шипение, такое же разнообразное, как и дыхание. Сильнее-слабее, глуховато-вязко, надсадно-давяще, с шелестом и ритмичным попискиванием сигнала. Джеф, открой глаза!, посмотри, посмотри на меня, мне так страшно!

– Положи меня, как печать, на сердце твоё, – прошептала она, глядя на Джефа.

Майк поднял голову, присматриваясь к ней.

– Как перстень, на руку твою: ибо крепка как смерть, любовь.

Она не замечала стынущих струек на своём лице, только почему-то Джеф расплывался, теряя очертания и словно отдалялся от неё, да ещё противно щекотало в носу.

Николь сидела, покачиваясь и говорила, словно сама с собой. Она сейчас была похожа скорее на сумасшедшую, чем на нормальную и у Майка, смотрящего на неё, болезненно сжималось сердце. Николь всё шептала и шептала и он едва разбирал слова, так тихо она говорила: