Куда делась вся его сила? Она рассматривала его страдание и боль, мысленно увеличивая от страха каждый, самый маленький этот признак. Ей жутко было дотронуться до него. Он же уже умер! За него дышит электричество! Перевела торопливо глаза на маленький тёмный экран, где рисовала зелёные зигзаги круглая точка сигнального зайчика. Нет, он жив! Он жив! Пока этот зайчик скачет, а не вытянулся в сплошную линию – Джеф жив.

Она, стиснутая внутри своего ужаса, наблюдала как сиделки ухаживают за ним, проводила глазами судно с красноватым содержимым после того, как в него вставляли всевозможные трубочки. Такие огромные инструменты! Такие длинные! И их можно воткнуть в человека? Как это всё там помещается?! Ему же больно. Или не больно? Наверное, он очнулся бы от боли? Господи! И это Джеф! Её Джеф! Может, если она будет держать его ему будет легче? Николь с трудом заставила себя помочь сиделке, которая пришла с ножницами, чтобы просто состричь его волосы, покрытые коркой крови возле правого виска. Остричь Джефа?! Чтобы он стал ещё больше неузнаваемым?

– Дайте мне, – тихо, но твёрдо сказала она.

Взяла в дрожащие пальцы холодное железо. И отложила. Начала отмывать мокрыми салфетками ржаво-коричневые пряди. Это было тяжело: кровь плохо смывалась, высохшая, въевшаяся, склеившая волосинки. Под её настойчивыми усилиями отрывалась маленькими кусочками от общей корки, снималась, скользя в пальцах.

Её не выгнали из палаты, пока занимались им, благосклонно приняв её неумелую помощь: наверное, у неё был такой вид, что её просто пожалели. Майка попросили выйти. Николь серьёзно сомневалась, что её усилия не бесполезны. Собственно, она возилась с его волосами, пытаясь отвлечься. Хоть что-то делать, только бы сидеть тут, с ним, а не ожидать в коридоре. Но отвлечься не получалось. Его голова легко и сильно покачивалась от её движений, слёзы всё капали и капали, прямо на его лицо, на повязки, на волосы, на раны, из-за чего сиделки, посмеиваясь, ей делали замечания. Ей удалось всё же кое-как немного отмыть кровь и Джеф стал выглядеть на её взгляд не так ужасно.

Она сидела рядом в неудобной позе, даже не ощущая этого. Боязливо прикасалась к нему и такими невесомыми движениями умывала его ватным тампоном, что вконец развеселила сиделок. Оглянулась на них, изумлённая: как можно шутить и смеяться, если так страшно? Но странно, она и сама пару раз истерично хихикнула, заразившись на мгновение их смехом. Сразу пришёл на ум Хайнлайн, утверждавший, что люди смеются от того, что им страшно. Когда она читала подсунутого ей Джефом "Чужого среди чужих", ей подобное умозаключение показалось нелепостью. Сейчас она была согласна с ним.

Ей показали не только как умывать Джефа, но и как обрабатывать его тело.

Это было настоящее испытание. Только вчера Джеф двигался, улыбался, носил её на руках, а сегодня он лежит, откинув голову и, как утверждает сиделка, даже не чувствует её прикосновений. Было так тяжело, что хотелось бежать, далеко и долго, чтобы не видеть всего этого. Она впервые подумала о его нынешней уязвимости, о его беспомощности и зависимости от неё и от врачей. Не той прежней зависимости, которая демонстрировала его силу и самостоятельность, а сиюминутной, вынужденной и потому более страшной. Прекрасно, она удерёт, как ребёнок прятать голову под подушкой, а Джеф очнётся. А вдруг он умрёт?! Этот светлый зайчик вытянется с противным писком и это будет уже всё? Что она будет делать тогда?!

Николь, едва удерживая сознание на зыбкой границе ужаса и паники, поспешно попыталась отогнать эти мысли. Ощутив, наконец, текущие по щекам слезы, она обнаружила, что бормочет второпях, знакомую с детства молитву – ангельское приветствие, почти глотая некоторые слова: