– Для тех, кто родился в Советском Союзе! – объявила ведущая следующий номер.

На сцене появились две женщины в коротких юбках. Сели за столик, закурили.

– Ну, и как все было? – томно спросила одна у другой.

– Знаешь, как в детстве. Когда мультики ждешь. Весь день ходишь, посматриваешь на часы… без одной минуты шесть включаешь телик. А там…

– Что там?

– А там опять кукольные! Я в детстве ненавидела кукольные мультики!

Дама со стрижкой громко засмеялась. Мишка не понял, что ее рассмешило.

Официантка принесла ей напиток в высоком стакане.

– Тебя тогда еще в проекте не было, – сказала дама. – Хочешь что-нибудь?

– Нет! – испугался Мишка. – Я папу жду!

– А где же он?

И тут на сцену вышел отец.

– Вон он! – обрадовался Мишка.

О! – удивилась женщина. – Ты его сын или внук?

– Сын, конечно! – Мишка не понял ее ехидства.

У отца было красное распухшее лицо, будто его укусила оса.

– Добрый вечер, – сказал он своим красивым голосом и потом пробормотал что-то еще, Мишка не разобрал.

Двое мужчин с бокалами в руках стояли неподалеку, у перил.

– Это Мелихов, что ли? – сказал один другому, и Мишка узнал свою фамилию.

– Он.

– Фигасе. Три года назад в одном фестивале с ним выступал. Он тогда так катился, я думал, не выберется.

– Да что ему станется? Мажор. Просаживает папашины деньги.

– Как всегда, под мухой.

Отец перестал бормотать в микрофон и запел. Музыканты поддержали. Пел он хорошо, выравниваясь и как будто трезвея, и только иногда издавал слишком резкие ноты.

– Лажает, – сказал мужчина с бокалом. – Но интересно лажает.

Дама со стрижкой не сводила с отца глаз.

– Следующую песню я посвящаю своему сыну, – сказал отец, посмотрев наверх, и множество других тоже посмотрели наверх.

Мишка вжался в стул.

– У него сейчас болит нога, – добавил отец. – Но я уверен, что очень скоро он поправится и вырастет большим и сильным.

В зале поддержали его слова и захлопали невидимому Мишке.

Ему было ужасно приятно и ужасно страшно. Мишка замер и уставился в салфетку, лежащую на столе. Отец запел. Медленно и ласково. Это была песня про что-то непонятное и запутанное: про часы, и старый дом, и море, и любовь. Это была очень хорошая песня про жизнь. И когда в конце все захлопали, Мишка тоже захлопал.

Отец будто протрезвел, пока пел. А когда закончил, он снова стал пьяным и, уходя со сцены, повалил стойку микрофона, но ухитрился поймать ее, чем снова вызвал аплодисменты. Он поднялся по лестнице и подошел к Мишке.

– Ну все, сын, – сказал он. – Я отстрелялся… Привет, Лариска, – сказал он даме со стрижкой, и по ней было видно, что они знакомы.

– Ты бы покормил его, – сказала дама.

– Ты что будешь? – спросил отец у Мишки.

– Не знаю, – честно ответил Мишка. – Я домой хочу.

– Пойдем, я сначала познакомлю тебя с отличными ребятами, – сказал отец, и они пошли в гримерку.

Гримерка оказалась прокуренной комнаткой с маленьким зеркалом, вешалкой и столом, заставленным полупустыми бутылками с коньяком и соком.

– Мой сын Михаил! – объявил отец, и десяток глаз с любопытством уставился на Мишку.

– Дайте парню стул! – громко сказал кто-то.

Мишку тут же усадили у стены и спросили по порядку всё как полагается: сколько лет, в какой класс ходит и кем хочет быть. И тут же потеряли к нему интерес.

– Дайте ребенку попить, – сказала маленькая кучерявая женщина. – Осталось что-нибудь? Тебе чего хочется?

Мишка покосился на бутылку с колой. Ему налили колы и забыли про него. Все, кроме этой маленькой женщины, которая внимательно разглядывала его лицо, руки, даже костыли.

– Сын! – воскликнул отец, указывая на женщину в кудряшках. – Сын, эт Кристина. Она очнь хорошая. Я ее очлюблю. И ты люби.