– Какие планы? – спросил дед, когда подходили к машине. – На ужин к нам не заедете?

– В другой раз, – резко ответил отец. – У меня вечер в клубе.

– Не рано ли водить ребенка по таким мероприятиям?

– Пап, сам разберусь! – отец зло махнул рукой.

Отец привез Мишку в огромный детский магазин. У Мишки разбежались глаза. Он стоял и стоял перед длиннющими полками со сборными моделями самолетов и кораблей и никак не мог выбрать. Ему хотелось все. Руки устали от костылей, и под мышками заломило.

– Ну, выбрал? – подошел к нему отец.

Мишка вздохнул. Перевел взгляд с корабля на самолет-истребитель.

– Сколько можно думать? – сказал отец и положил в корзину сразу три коробки.

Две модели из трех были не те, что хотел Мишка, но не важно. Мишка стоял и хлопал глазами, не зная, как выразить благодарность. Но, похоже, отец не ждал благодарности. Он взглянул на часы и сказал, что пора ехать домой, чтоб собраться на вечер.

Отец вышел из ванной в длинном махровом халате, взял гитару и, подмигнув Мишке, запел. Пел он очень красиво, только громко. Слова были сложные. Песня была про любовь, которая кончилась, и про войну, которая началась.

Мишка смотрел на отца, и он ему очень нравился. В его классе ни у кого не было такого отца. Будь у Мишки там такой отец, он был бы самым крутым мальчиком в их поселке.

Отец долго ходил по квартире, бренча на гитаре, несколько раз переодевался и наконец остановился на джинсах и нарядной синей рубашке. Он долго стоял перед зеркалом, накидывая на шею разные шарфы. Ему непрерывно звонили, и он говорил со всеми ласково и немного свысока. Мишке захотелось есть. Отец выбрал синий шарф в клетку.

– Ну, ты как? – спросил он Мишку, подходя к кухонному шкафу и наливая себе маленькую рюмку коньяка.

– Нормально, – ответил Мишка.

– Не устал? Нога не болит?

– Нет.

– Тогда погнали. Познакомишься с моими друзьями, – сказал отец и налил вторую рюмку.

На улице их уже ждало такси.

– Мой сын, – сообщил отец таксисту. – Ногу сломал.

– До свадьбы заживет, – равнодушно ответил таксист, и машина тронулась.

Клуб переливался разноцветными огнями и бýхал музыкой. На сцене стояли микрофон и синтезатор. Все столики были заняты. Они с трудом пробирались по залу, отец шел впереди, освобождая дорогу. То и дело к отцу подходили здороваться парни в пиджаках, нарядные девицы чмокали его в щеку.

– Это мой сын Михаил, – говорил всем отец, и подошедшие удивленно смотрели на маленького Мишку на костылях.

– Пойдем на второй этаж, – сказал отец. – Тут мест нет. А оттуда все видно.

Мишка кое-как поднялся на костылях по лестнице, и отец усадил его за столик, откуда действительно были отлично видны зал и сцена. Тут к отцу подлетела женщина в черной блузке и брюках и, подмигнув, сказала, что его ждут в гримерной.

Отец ушел, а Мишка сидел и смотрел, как музыканты на сцене настраивают свои инструменты. Люди за столиками пили и ели. Немолодая дама с короткой стрижкой спросила Мишку, свободно ли место напротив, и он разрешил ей сесть.

Музыканты настроились и затихли. На сцену вышла та самая женщина в черных брюках и объявила первого выступающего.

Появился высокий молодой человек с пышными кудрями и, уставившись в листочек, начал читать. Музыканты поддерживали его звуками. Когда было грустно, они наигрывали тихо и трагически, а когда весело – громко бренчали. Но в основном было грустно. Мишка сначала слушал, что читает молодой человек, но там была какая-то ерунда, написанная от лица женщины про ее же ноги. Мишка почувствовал, что его собственная нога заболела. Дама со стрижкой листала меню. Парень на сцене читал и читал. Наконец музыканты дали последний какофонический аккорд, парень опустил листочки, в зале захлопали. Отца все не было.