Прощай, Анна К. Лера Манович
© Манович Лера, 2021
© ТОО «Издательство „Фолиант“», 2021
Часть 1
Хочется любви
Будь тут, будь рядом
Я иду по черной тропинке, перешагивая мощные корни дубов. Из турбазовской столовой доносится запах котлет и свежеиспеченных булочек. Я ступаю неестественно медленно, как дрессированное животное. Сзади, с трудом переставляя негнущуюся ногу, ковыляет моя бабушка, главный бухгалтер Воронежского рыбзавода. Бывший главный. Это благодаря ей мы каждый год получаем путевку сюда, в маленький рай с огромными комарами, четырехразовым питанием и холодной речкой в пятнадцати минутах ходьбы.
– Вырубили бы давно к чертям собачьим! – бабушка зло тычет в корни палкой.
– Тогда деревья погибнут, – говорю я.
– Да и шут с ними! И так сырость – одно комарье. – Покраснев от напряжения, бабушка преодолевает очередной корень, своеобразно изогнутый, как щупальце осьминога.
Навстречу со стопкой чистого белья шагает мама. Веселая и легкая. Я с грустью думаю о том, что сейчас она заправит наши постели и уедет. А мы с бабушкой останемся.
В столовой аппетитная духота. Я быстро заканчиваю, ковырнув понемножку серую добротную котлету и салат. Бабушка ест жадно и подробно. Отдыхающие подобострастно здороваются с ней. Это в основном женщины, такие же низенькие и квадратные, как и бабушка, в босоножках на носок и в платьях с треугольным вырезом. По столам кочуют алюминиевые чайники с красной цифрой на боку. Из них в стаканы льется чай, крепкий и приторно сладкий. Наплевав на то, что у нее сахарный диабет, бабушка заканчивает ужин румяной булкой, обильно посыпанной сахаром.
Вся светская жизнь турбазы происходит вокруг столовой. Здесь есть площадка для игр, открытый кинотеатр и эстрада для танцев. Под навесом – шахматные доски на чугунных ногах, около досок толкутся мальчишки и сосредоточенно стоят с цигарками в зубах отдыхающие мужчины. Фигуры огромные и тяжелые, мальчишки услужливо перетаскивают их двумя руками. Каждый ход сопровождается ударом по металлу. Я подхожу ближе. Миттельшпиль. Моя любимая часть игры. Мужчина с глубокими морщинами ходит и ходит пешками, не замечая трехходовых выигрышных комбинаций. Я молчу. Я никого тут не знаю. Месяц назад я получила второй юношеский по шахматам. Наконец соперник морщинистого зевает ферзя и сдается.
– Кто следующий? – морщинистый удовлетворенно мнет окурок и бросает в урну.
Мальчишки мнутся возле угла доски, у g8h8. Выпихивают вперед тощего рыжего. Он жмется и прячется за их спины.
– Давайте я.
Мальчишки смотрят на меня, выпучив глаза.
Мужчина усмехается:
– Как ходить, знаешь?
– Естественно.
– Расставляйте, пацаны, – ехидно подмигивает морщинистый шахматист мальчишкам.
Мне дали белые. Как слабаку. Я решила не выпендриваться. Королевский гамбит. Просто и элегантно. Мой соперник начал терять темп с четвертого хода. На седьмом я выиграла пешку. На тринадцатом – слона.
Приковыляла, утирая потное лицо, бабушка. Долго смотрела на стол, но ничего не поняла. Спросила у мальчишек:
– Кто выигрывает-то?
Те с недоверием ткнули пальцами в мою сторону.
Самодовольно улыбаясь, бабушка обратилась к мужчине:
– Петь, ты не смотри, что она пигаль такой. Не обыграешь. Это внучка моя. У нее разряд.
Это сообщение, видимо, сломило волю моего противника, и на двадцать втором ходу он сдался.
Вообще я обаятельная. Это я не сама себя хвалю. Это статистика. Мужскому полу однозначно нравлюсь. Как-то один мужик ошибся номером. Я дома одна была. Ему скучно, мне скучно. Поговорили немножко. И он стал каждый день звонить. Ну, я привирала кое-что, все равно ж никогда не увидимся. А он заявил, что влюбился, и начал предлагать встретиться. Пришлось признаться, что мне двенадцать лет и все такое. Он не поверил. Не может быть, говорит, у тебя такой голос… сексуальный. В общем, у меня сексуальный голос и второй разряд по шахматам. И в математике я шарю будь здоров. Учебник для седьмого класса дали – так я его за вечер весь прорешала.
Еще у меня длинные волосы и джинсы. Правда, не голубые, а темно-синие, но все равно. Это мне бабушка привезла, когда ездила к родственнице в Серпухов. Кросы еще привезла. И майку махровую с широкими синими полосками. Я бы сожгла всю остальную детскую одежду и ходила только в этом. Бабушка ругается, что я порчу себе ноги в кроссовках, потому что на улице жара. Но после такой настоящей красоты просто нереально заставить себя ходить в детских босоножках фирмы «Прогресс» и ситцевом платье. Еще у меня голубые пластмассовые браслеты под цвет майки и пластмассовые розовые клипсы. Это мы с мамой купили в Прибалтике. Как будто ножницы вставлены в ухо. Все прямо офигевают и спрашивают: «Неужели вы так ухо прокололи?» А у меня даже дырок в ушах нет. Мама сказала. «Вот будет тебе восемнадцать лет – прокалывай что хочешь. Хоть жопу». И еще она сказала, что это сейчас немодно и только цыгане и всякая деревенщина прокалывают детям уши. Не знаю. Я очень завидую девочкам, у которых такие блестящие гвоздики в ушах. У нас в пионерлагере была Диана. Очень крутая. За ней все мальчишки бегали. У нее были гвоздики в ушах, а по вечерам она доставала пузырек с йодом и мазала шишки на больших пальцах. У нее, у ее мамы и у ее бабушки были огромные шишки на ногах. И она говорила, что их надо с детства мазать йодом, чтоб они не росли. Девочки, которые с ней дружили, тоже мазали ноги йодом. Я вспомнила, что у моей бабушки тоже есть эти шишки, но мазаться мне было неохота. Вообще, ту девочку звали Диана Иванова. Надо же так назвать.
Я пробовала приклеивать к мочкам ушей блестки, но они быстро отваливались.
Серега умный, но толстый. Макс шпингалет, меньше меня на голову. И переднего зуба нет. Остальные вообще мелочь пузатая. Лехе пятнадцать, он курит и все время улыбается, когда на меня смотрит. И в шахматы он проигрывает с улыбкой, не дергается и не злится, как остальные. Он ничего.
Бабушка клянет погоду и удобства на улице. Точнее, что их нет в домике. По ночам она ставит у двери железное ведро.
Я боюсь этого звука. Струя, бьющая в стенку ведра. Мне почему-то очень стыдно. Я зажмуриваюсь и затыкаю уши. Оно течет, течет, течет бесконечно долго и никак не кончается.
В общественном туалете по утрам дырки обсыпаны белым и пахнет хлоркой и лесом. Сидишь на корточках, комар, невидимый в тумане, с нежным писком садится на задницу. Кто-то скрипит досками и устраивается в мужской половине, за деревянной перегородкой. Хочется настоящей любви. Ну а что? Ничего смешного.
Эти идиоты дразнят нас с Лешей женихом и невестой и все время ошиваются около моего домика. Вчера мои трусы упали с веревки, и эти придурки их подобрали. Трусы были совершенно детские, ярко-желтые, и, как специально, они порвались по шву прямо на этом самом месте. Желтых ниток не было, и я зашила их черными. Довольно неопрятно. Думала, еще раз надену и выкину. И вот эти идиоты сперли старые желтые трусы, зашитые черными нитками. Стыдоба. У меня есть другие, новые, с цветочками. Немецкие. Я их потом демонстративно вывесила на то же место. Чтоб эти кретины поняли, что у девочки, носящей такие шикарные трусы, не может быть ничего общего с теми, желтыми. Можно было бы сказать, что это бабушкины трусы, но вряд ли они поверят.
Придурки долго бегали вокруг домика и спрашивали, не теряла ли я чего-нибудь. Я только презрительно поводила бровью. Перед ужином я увидела желтые трусы, они валялись под верандой. С королевской невозмутимостью я поддела их палочкой и выкинула в урну. У придурков был озадаченный вид.
Вечером шла с ужина. Трусы грустно лежали в урне. Мне стало их почему-то ужасно жалко, как будто я их предала.
Леша приглашает покататься на лодке. Бабушка сказала, что мы непременно перевернемся. Леша сказал, что он отлично плавает. Бабушка сказала, что эта пигалица (то есть я) плавает как топор, что было правдой, но все равно свинство так говорить. Я сказала, что надену на станции спасательный круг и буду сидеть в нем. Бабушка сказала, что разрешает только при условии, если она поплывет с нами. Я сказала, что тогда мы точно перевернемся. В итоге к бабушке пришла Лешина мама и все уладила.
После обеда мы поплыли на лодке. Я напялила самое красивое, что у меня есть: джинсы и кроссовки. Как специально, вжарило солнце. Мои ноги в демисезонных кроссовках стали совершенно мокрыми. Лешка был, как обычно, в клетчатой рубашке и стариковских просторных брюках. Он молча греб и щурился от солнца. Я ерзала на носу лодки. Мимо проплыло семейство с нашей турбазы. Леша помахал им рукой. Семейство ехидно заулыбалось. Я опустила руку в воду и, уцепившись за что-то склизкое, вытащила из воды лист вместе с длинным стеблем.
– Хочешь погрести? – спросил Лешка.
– Ага.
Мы поменялись местами, раскачивая лодку. Я села и стала шевелить веслами. Лодка ворочалась, как контуженая черепаха.
– Так, – сказал Лешка. – Меняемся назад.
– Нет, – сказала я капризно. – Научи меня.
На самом деле я отлично умею грести. Мы с родителями три года ходили на байдарках. Я даже знаю, что такое «табанить». Мне просто хотелось… ну, в общем и так понятно, что объяснять.
Он сел рядом, обхватил мои руки своими и сделал несколько гребков.
– А, – кивнула я. – Поняла.
И он сразу вернулся на корму. Я начала грести. Истерически быстро. Как будто с кем-то соревновалась. Ноги в кроссовках горели, под мышками вспотело.