– Ну и что?

Леонтьеву нравилось вот так сидеть, бок о бок, касаясь теплого Юлиного бедра, обтянутого тонкой тканью. Нравилось. А пробудить в себе интерес к ее словам, к ее рассказу, ему не удавалось. Неужели из-за «бок о бок»? Константинова, их «странного словесника», он не то, чтобы позабыл, нет – Белла нет-нет, а что-то сообщала о ее «подопечном», что-то милое или что-то возвышенное… о каких-то его литературных открытиях (то как Пушкин нашел путь к «Высшему Я», то как Чехов создал мир «людей без кожи», людей будущего, то еще что-то в подобном роде), – но если и помнил, то как о давно прошедшем, увядшем в памяти. Прошлогодняя трава забывается при виде листвы, набирающей летнюю пышность. А к Устинову Леонтьев не успел привыкнуть, и уж, тем более, установить человеческую связь. Хотя…

Математик тот был, конечно, сильный. Леонтьев испытывал к Устинову естественную ревность не как с сопернику по ремеслу, а как к… типу личности. В мирное время не случилось бы такой малосольной ревности, и, как знать, могла бы протянуться между ними приятельская нить. Но время не мирное…

В груди у Виктора возникло некое неудобство. Он снова посмотрел на часы. Юля недовольно наморщила носик и чуть отодвинулась от Леонтьева.

– А что это Константинов уговорил вашего директора взять на работу Усинова, тебе тоже не интересно? Как там у вас, параллельно?

Леонтьев спрыгнул с подоконника и встал перед Юлей так, что группа чьих-то вольноотпущенных старшеклассников, как раз в тот миг выскочившая из-за угла в коридор, смешалась и развернулась к лестнице.

– Ты что?

– Не знаю. Устал сидеть, – солгал Виктор Леонидович, – Что-то еще ты узнала? Так ведь?

– Так, так, – согласилась Юля. Она ждала этого вопроса.

– Ну?

– А что ты в прошлый раз говорил про худую кровь, про связь?

– Не помню, – снова соврал Леонтьев. Так бывает, такие мгновения, когда ты помнишь все сразу. И цвет пролитого зрелого портвейна на крахмал скатерти, и сильный вкус духов женщины в красной блузке, и линию ее носа, хотя твои веки сомкнуты. И стволы, тянущиеся из выпуклого горизонта воды к высоченному выпуклому небу. И решение задачки о подобии. И строчки, связывающие слова в ткань всеобщей вязи. Логос…

– У нас в редакции военкор работал в Артемовске в начале мая. Его по позициям водил доброволец с позывным «Интеграл». А я ведь такая, я что-то учуяла, уточнила – имя «Интеграл» – Дмитрий. Высокий, в возрасте, сухощавый. Серые глаза, четкий профиль, прекрасная речь. И, самое главное, владел немецким. Его звали переводить пленному немцу.

– Владел?

В глазах Виктора Леонидовича мелькнуло что-то такое, что-то такое болезненное, новое для Юли, что женщина осеклась, наклонилась к нему и опустила ладонь ему на плечо.

– Погиб? – подчеркнуто сухо спросил он.

– Девятого. Девятого мая. Судьба. Один брат так, а другой – вот так.

Леонтьев странно, тяжело посмотрел ей в лицо, как бы сквозь ее зрачки вглубь затылка, под самое темя.

– А я… А я тут… С его губ едва не сорвалось грубое слово.

Юля убрала руку с плеча.

– Кто-то очень крепкий должен остаться тут, при башибузуках, при нас… Но ты иди, ты, пожалуй, иди и смени вашу Беллу Львовну. Проверь, не съели ли ее наши будущие новобранцы. Иди, а мы тебя подождем внизу. Расскажем тебе, как с Лёвушкой обошлось строевое начальство.

Виктор Леонидович в третий раз сверился с часами. У него оставались еще целых семь минут. Он, однако, развернулся и, чуть подволакивая ногу, поплелся наверх, в класс. Ему больше всего хотелось остаться одному и выпить богатый глоток виски; и, в то же время, хотелось оказаться с женщиной, с некоей «женой», в идеальном семейном кругу. И, не отменяя первого желания и второго видения, дном внутреннего глаза виделось и третье – он, в камуфляже, с «Макаровым» у пояса, вместе с донбасскими бойцами из «Пятнашки». «Интеграл». Не очень подходяще. Почему не «Экспонента»? Жаль. Жаль. И мысль, очень досадная мысль: «Макаров» не подходит, лучше бы «Стечкин» или ТТ… Старая и забытая, было, травма колена почему-то именно сейчас очнулась от многолетней летаргии, да так очнулась, что от ступеньки к ступеньку становилось отчаянно больно, больнее и больнее.