Первый час сдвоенного урока геометрии заканчивался теоремой о подобии треугольников, образованных особыми точками математического воображения. Ученики осуществляли броуновское движение умов, в жажде вот-вот оказаться в празднике жизни там, внизу, под окнами класса. Учитель сегодня не был к ними столь требователен, как зимой, но и отпустить просто так не решился. Ответственность… Директор, Петр Иванович, провел на этот счет с педагогами инструктаж. Никакой халатности в день Последнего Звонка.

Леонтьев постучал пальцем по стеклу. Если кто-то из сборища оболтусов и двоечников – а именно так он ласково именовал только этот класс – докажет теорему до наступления минуты «Х» – пяти минут до звонка, то он отпустит всех разом. Он им это пообещал, вопреки наказу директора. Впрочем, его игра была практически беспроигрышной. Опыт подсказывал, что в такой день мозги у старшеклассников столь далеки от равносторонних треугольников, что за время его преподавания в обычные-то дни можно по пальцам перечесть тех, кто одолел доказательство без помощи учебника. Да и самого сильного ученика в «математическом фахе», Гены Лядова, нынче нет в классе. Отсутствует. Он на похоронах брата-добровольца. Если бы не последний звонок, класс бы собрался на кладбище. А так – нельзя, звонок – он один раз в жизни, а смертей на ее рельсовом полотне – много. Хотя последний звонок – сейчас звучит плохо… Лучше было бы так: «Звонок на выход в жизнь».

В дверь постучали. Два частых, два с разбивкой. Условный сигнал. Заходи, Белла Львовна, заходи. Ты на минуту раньше срока. Белла Львовна – она такая. Спешит делать добро.

Учительница, легкая на ногу, впорхнула в класс и устремилась к столу с высоко поднятым подбородком. Все вскинули головы и проводили ее взглядами. В них не было насмешки, не было испуга, какой порой сам собой окрашивает лица школьников при входе в класс иных педагогов… Но и любопытства тоже не было. Хотя могли бы усмехнуться в кулачок.

Виктор Леонидович подал ей знак – еще одна минута. Она кивнула, улыбнулась заговорщически, и замерла возле доски, прямо под большим треугольником, рассеченными пунктирными линиями. «Биссектриса, медиана, высота», – совсем шепотом, одними губами, подтвердила понимание изображения Белла Львовна. Ее темный локон коснулся средней линии.

Леонтьев про себя отсчитал до пятидесяти, и прочертил в сухом воздухе знак вопроса.

– Итак, Спаситель есть, или Спасителя нет? Считаем до трех.

Спасителя, конечно, не оказалось.

– Вы проиграли, господа будущие новобранцы и их подруги. Теорему снова доказали без вас, – торжественно произнес Леонтьев, на что улей отозвался беззлобным гулом. У-у-у, нечестно, нечестно, эту задачку и Лядов бы не потянул, у-у.

– Тихо, лодыри. Я выиграл честно. При следующей нашей дуэли я вам предъявлю решение, которое проще пареной, не побоюсь этого слова, репы. Так что тихо мне тут, а то еще теоремку Аполлония задам, вот тогда задышите глубже, господа лицеисты (улей стих) – но раз я выиграл, то я в своем праве. Следующий урок вы здесь сидите без меня (у-у, круто, кул), сидите вы с Беллой Львовной. Она вам почитает вслух (у-у-крэнч-у-у), а вы тихо и внимательно – для особо непонятливых или забывчивых повторю, тихо и внимательно послушаете ровно двадцать пять минут после перемены. Если вами договор не будет нарушен, то остаток урока – ваш. Хоть в морской бой. Хоть болтайте, хоть Беллу Львовну вопросами о личной жизни мучайте (кул, кул, красс). Да не ее личной, а вашей, оболтусы!

Леонтьев подмигнул Белле, она в ответ моргнула. С этим напутствием он взял сумку и вышел. Вскоре продребезжал старый, заслуженный звонок. Улей забурлил и вытянулся из класса. Белла оперлась локтями на подоконник, положила на ладони подбородок и уставилась на двор. Вот перед ее взглядом появился Леонтьев. Он вышел из-под массивного козырька, что над входом в школу, из-за колонны, огляделся, раздумчиво спустился с широких ступеней – их три – и направился к женщине. К женщине с ребенком. С мальчиком лет десяти – двенадцати. Они не обнялись с женщиной, не поцеловались, но Белла уже неотрывно следила за тем, как протекает их разговор. А потом Леонтьев взял за локоть юношу и втроем они двинулись под козырек. Тогда Белла села за учительский стол, выложила на него из сумки потрепанную заслуженную книгу, раскрыла ее на заложенной пожелтевшей странице и на пробу своего голоса прочла: