Девица явственно осуществляла мыслительный процесс. Он заключался в том, чтобы выбрать, остаться ли сидеть, или встать и показаться важному соседу во всей красе. Заодно и рыжую осадить, а то возомнила себя «королевой бензоколонки» – по выражению матери. Процесс завершился в пользу второго.

– Я так думаю, с ним случилось горе от ума и прочь из Москвы. Он остался у вашего Наполеона, в Париже, этот Сперанский. Типа, как наш математик…

Тут уже заржали все штатные горлопаны, а учителя устремили смущенные и вопрошающие взгляды на Шмелева. А тот сидел с затылком багровым, каким бывает закатное солнце на море. Багряный закат – к ветру. Мельник поначалу тоже смешалась, но оправилась мгновенно.

– Сядь ты… Торопова. Будет тебе «прочь из Москвы». История вам – не литература, на коленке не сочинишь и не перепишешь. Хотя… Хотя ход твоих мыслей мне как раз нравится. Сядь, не нависай анатомией.

Смутить Торопову – дело непростое. Смешки, пробежавшие по классу, скорее подбодрили ее, нежели бросили в краску. Она не спеша поместила тело на стул, сверху вниз обмакнув бедного Шмелева томным глазом и едва не задев его ухо грудью.

Тогда Алла продолжила. Вышло у нее это приблизительно так.

Русская история – это история особенной такой зависти. У Сперанского как у всякого талантливого русского реформатора врагов было – как болельщиков у «Баварии». Стоит начать рациональное новшество на европейский лад – так жди, что тебе подставят ножку, а то и за Можай загонят. Кто знает, что это за Можай? А, Курныков? Нет, никак? А то я гляжу, ты такой сегодня бойкий, так и тянет на хи-хи? – она грозит пальцем чубатому мальчишке с дерзкими и смешливыми глазами. А тот ничуть не теряется.

– Можа – это море по-польски. Значит, это за море, – предположил чубатый, – Это ближе чем Париж.

Он бы продолжил, но Мельник срезала его. В Париж, в Польшу – это другое. Это – кто успел. А чаще кто поумнее – тех в ссылку, а не в Европу. Но хватит, хватит фантазий, история – точная наука. Враги и завистники Михаила Михайловича Сперанского наябедничали царю, будто его умник – иностранный агент, будто он принимает дорогие подарки от заклятых врагов России и увлечен помыслами, чуждыми русскому духу. То есть всё как всегда. И вот результат – Сперанского в отставку, потом – в ссылку, а Россия чуть не оказалась на лопатках под Наполеоном, потеряла Москву, а когда русский авось – тире мороз – спас бездарных генералов и министров – вот тогда русские казаки дорвались до Парижа. И там оставили себе память в виде «бистро», зато похоронили всякую надежду на реформы в России, как то предлагал Наполеон. Курныков, так в каком году русская армия вошла в Париж?

Курныков успел только чубом тряхнуть. В самом деле, когда же такое случилось? В 1945-м вроде не были, а если раньше, то не все ли равно – это ж какая дремучая даль времен… «Эх, опять двойка», успел, наверное, подумать Курныков, как с неожиданной стороны пришло спасение.

– И что же, Сперанский умер в ссылке? – с места спросил Аллу директор.

– Ничуть, Петр Иванович. Его постигла еще более печальная судьба русского реформатора. Так сказать, модель номер два. Его вернули из ссылки, одарили новым высоким чином еще при Александре. А следующий царь по прозвищу Палочник – это я уточняю для особо одаренных двоечников – от слова «палка, бить палкой» – так Николай Александрович Палочник Сперанского еще и в Судебную коллегию определил, судить новых вольнодумцев. Декабристов. Как вам такое византийство? Такой вот путь либерала при власти… А когда было восстание декабристов, и кто они такие были? Кто сам ответит и заработает очко в плюс?