– Я так и вижу, как Белла в гневе произносит слова о том, что прадед, ей богу, не думал о вреде злаков для стенок кишечника, когда полз по Галиции, как паук. А еще наверняка ее прадед и прабабка были светлы и добры, они были прекрасны, как прекрасны воспоминания моей бабушки о людях из иного теста – но если бы не Красная Армия, то не было бы ни бабушки, ни мамы, ни Беллы. Не было бы евреев, мать твою, Константин Федорович! Если бы не Красная армия, а не высшее ваше постное «я»!

– А откуда ты это знаешь? Тебе Белла призналась, да? – тоном следователя уточнила Юля. Леонтьев не стал отвечать, и продолжил свой рассказ.

– Так вот, Константинов на мгновение вспыхнул, позабыл про страдание своей кожи, своего тела. Он бросился доказывать страшную ошибку, в которую впала Белла. Разве ни в том ли высшее, убедительнейшее подтверждение гибельности пути Красных и прочих армий, ежели как раз самых светлых душит зло, как угарный газ душит свечу. Разве не убили главного украинского злодея и террориста советские чекисты? Его убили, и вот уже его последователи пришли в школу за жизнью прадеда. Как такое можно не видеть? Я вижу, поэтому я нужен, я… я… Я как хрустальная ваза, так сложилась моя судьба, и я рассчитывал… Такая женщина, как Вы, Белла… Со мной нужно обращение, и я многое могу, только не так, как это у вас принято… Тут Константинов сбился, вспомнил о ледышке под воротником, о собственном теле. Щеки его, было, вспыхнувшие, побелели, он схватился обеими ладонями за шею и выдавил из себя, что ему нехорошо. Встал вопрос о скорой, но все ограничились такси до дома, которое Белла и оплатила. А с ним не поехала. Не поверила. Итак, свидание закончилось не хорошо. Константинов долго хворал и пробыл на бюллетене до самых каникул.

– И что же сейчас? Всё улеглось?

– А тебе бы как хотелось?

Тут уже Юля не стала отвечать.

– Нет, не улеглось, только прилегло. Сразу после каникул развязка и случилась.

Леонтьев взял со стола нож и повертел его в ладони, ловко перебирая пальцами то лезвие, то рукоятку. Металл поблескивал в свете электрических ламп. Поиграв с ножом, мужчина вернул его на место, позаботившись о том, чтобы изделие легло ровно в ту невидимую лунку на гладкой скатерти, из которой было изъято. Теперь он взял вилку, но уже не заставлял ее акробатствовать, а подвесил в воздухе.

– Было так. Началась учеба, жизнь застучала по календарю, как состав по стыкам рельсов. Рутина, изредка озаряемая вспышками гениальных откровений наших подопечных. Вот хотя бы перл, который едва заново не отправил в койку нашего словесника. На его уроке некто по фамилии Мизинова заявила, что Пушкин был ярким представителем ЛГБТ, потому что написал своему любовнику «Мой первый друг, мой друг бесценный». А любовник потом взял его фамилию, только изменил одну букву, чтобы царь не догадался. Потому что в царской России как сейчас, власть преследовала свободную любовь… Кстати, Константинов ничуть не смеялся, когда в учительской рассказал нам об открытии Мизиновой. Нет, его кувшинное лицо исказила долгая мука, и он запил водой какую-то из своих таблеток, их у него целая дивизия по коробочкам, на все недуги. «Как же так, есть ведь учебники, есть замечательные книги, есть я! Есть родители! Откуда она это взяла, на какой помойке? Не понимаю. Кошмар! И ведь не полная дурра эта Мизинова», – никак не хотел успокоиться Константин Федорович.

«Мизинова? Та еще штучка», – поддержала по-своему, как умела, Константинова первая англичанка. «Не штучка, а Дюймовочка. Сережки в ушах на сто моих зарплат. Кто только у них родители? Я ее запомнила, когда Вас заменяла», – напомнила и о своем непростом труде вторая англичанка. А надо отметить, что в первые дни после каникул к Константинову относились в учительской бережно, что ли… И Белла этому всячески способствовала, хотя видели их теперь только порознь. «Они эту всю гадость из блогов берут. Эти блоги нам специально англичане засылают. Вчера вечером у Соловьева…», – перехватила инициативу первая англичанка, и пошла пересказывать, что же такого было в ток-шоу Соловьева накануне ночью. Она ни в чем не желала уступить напарнице. «Я принципиально не смотрю Соловьева. Он так груб», – язвительно возразила та, и началось между ними свое, пока вся учительская давилась от хохота. Это надо же, Мизинова – агент британской разведки! Все смеялись, кроме одного человека… Вот тут-то, на этой злосчастной Мизиновой, и вошел в учительскую директор. Петр Иванович был невесел. Он «обрадовал» новостью из РОНО – в школе надобно по профильным предметам провести показательные открытые уроки, причем так провести, чтобы все учителя вместе с учениками сидели за партами и участвовали в уроке наравне с ними. Придумал это какой-то светлый ум из педагогической академии (его Петр Иванович откровенно назвал акапедиком), а тех в министерстве, кто это подхватил, «затейниками». Похоже, наш добрый и битый Шмелев уже тогда заподозрил в этом деле какую-то подлость для нашей школы, но мы не поняли его грусти. Видели мы куда хуже затеи. Некоторые из нас даже оживились, хотя этих Петр Иванович быстро остудил вопросом в лоб: «Кто доброволец в первые? Кто самый радостный? Или жребий тянуть будете»? «Жребий, жребий», воскликнул кто-то. Всё ведь «эдакое» учителю развлечение, если оно все равно неизбежно… Так и поступили, как в известном фильме. Тянули из чьей-то шапки, но не из константиновской. Тянула и физика, и химия, и математика, конечно, и русский и иностранный язык, притом обе англичанки, не пожелавшие уступить одна другой. А первой выпало нашей рыжей. Истории, Алле Мельник выпало. Вот у нее на уроке в 9 классе мы и собрались. Все, не все, а и сам Шмелев, и Устинов, Белла Львовна, Физкультпривет, и другие. Пришел и Константинов. Кстати, в новом галстуке. Ну, новый – это относительно, он его, наверное, из старого чулана извлек, судя по фасону. А все равно, примоднился. В большой классной комнате он уселся за последнюю парту, к окну, подставил под голову локоть и приготовился слушать, как истинный ученик. И лицо – не отличника, но старателя. Того, который старается, то есть. Есть такое особенное выражение ученической прилежности на лице, его и опытные учителя и системные двоечники сразу вычисляют и не любят… А директор уселся за вторую парту, рядом с той самой Тороповой. Тоже «забавник».