У Пчелки – голос пронзительный, сильный, с хорошей подачей. В прежние времена ей бы доверяли соло в пионерских песнях. В наши годы она пробовалась на «Голосе»…

Как бы то ни было, забота о Константинове охватила учителей, позабывших предыдущие мизансцены.

И верно, на их глазах Константинов собственной персоной борется с ураганом!

– Надо же, один против бури и натиска! – продекламировала Алла Мельник. Она подошла к одному из двух окон после других, отодвинула коллегу со змеем на щиколотке и, упершись обоими локтями в подоконник, прильнула к стеклу. На ее золотые волосы легла тень – Устинов оказался за ней и через ее плечо взирал вниз, на школьный двор. Там словесник рвался вперед, пригнувшись, словно со штыковой винтовкой наперевес, к близким вражеским окопам. Но косые порывы ветра сносили его тело сторону, сбивали с пути. Чтобы противостоять этим порывам и держаться на линии избранного им пути, Константинову приходилось сгибать ноги в коленях и упираться. Полы длинного пальто нелепо развевались, как рукава пугала. Шапку с опущенными ушами одной рукой Константинов прижимал к макушке. Борода рассыпалась на клочья. Не борода, а развязавшийся веник. Да, жалко выглядел наш учитель. И все-таки читалось в наклонной букве, изображенной его фигурой в косой клетке окна, нечто значительное, драматическое.

– Кто бы мог подумать, какая в нем бетховенщина, – первой подала голос Пчелка и рассмеялась, – ха-ха, – предлагая остальных ее поддержать. В самом деле, ведь не птица в стекло… Только никто не хихикнул, не улыбнулся даже.

– Куда это он так заспешил, наш духовный интеллект? Круто! Не на рандеву ли он рвется? Это был удивительный аттракцион, – надавила учительница музыки уже упрямо, не желая уступить общему настроению. И имела в том успех. «Константинов? Свидание? Боже упаси, только не это. В такое ненастье? Он в столовой вилку-то двумя пальцами возьмет и влажной салфеткой протрет… И с какой целью свидание, наш-то?.. Ой ли! А про вчерашний казус Белли забыли?.. Стойте, стойте, не к Белле Яковлевне ли? Круто! Сериал… Не зря птица в окно!.. Бросьте Вы, не было никакой птицы… А что же тогда брякнуло?.. Да мало ли что принесло, ветер вон какой… А я когда была в Израиле, там хамсин у друзей шкаф перевернул… Это что, Вы „афганца“[7] не знаете…». Такие пошли реплики.

И тут Константинов, словно услышав их всех, поднял голову и взглянул снизу вверх, на окна. Вихри стихии на миг стихли ради того, чтобы в серых глазах учителя словесности отразились лица, ряд лиц, глядевших на него. Случаются зимами сухие бесснежные дни, когда мороз превращает воды озера в гладкие зеркала, и идущему по льду откроется его собственный лик, или же травинки, водоросли, вросшие в кристалл АшДваО от поверхности до самого дня, и замершие до весны. Вот такими были зрачки Константина Федоровича Константинова в тот миг. Что же в них отразилось? Всё! И напряжение воли, и отчаяние хрупкого существа, которое решилось ради чего-то очень важного презреть свои привычки, страхи и инстинкт самосохранения. И бессилие того рода, как бессилен ребенок перед взрослым умом, диктующим праздные и глухие пути…

Только на миг стихла буря, и вот уже вновь заурчало в желудке неба, засвистело в щелях оконных рам, и повалил крупный снег, свинцовый и быстрый, как град. Константинов спрятал голову, и второй ладонью помогая первой, близняшке, натянул поглубже шапку. Одно лишь мгновение, и его силуэт стало едва видно.

– Вот ведь как… Был человек культурного слова, а станет снежный человек. Воистину, Беллочке свезло, – сделала новый заход Пчелка. Она поймала волну настроения и оглянулась на Мельник. Но Алла резко, даже грубо перебила ее.