– Хватит уже жужжать, Вероника. И эй, галерка, дайте там тишину. Если у человека вообще нет кожи, еще не значит, что надо дергать его за кости.

Вероника вспыхнула, ее телеса всколыхнулись. Она не снесла бы обиды и ответила бы историчке на такие слова, если бы не Ян Лазаревич Тихий.

– Вы… Вы как в воду, Вы… правильные слова, – вымолвил он и встряхнул седой ватой. После этого все стали отходить от окна, рассаживаться по местам, а там и засобирались по домам. Химик пообещал, что после мощного заряда снега наступит прояснение хлябей небесных. Физик вступил с ним в спор, но на сей раз учителя заняли его сторону. И только Устинов у окна задержал Аллу за локоть. «А Вы такая…», – шепнул он ей на ухо. «Какая? Что Вы там обо мне надумали, Устинов? Какие там дифференциалы извлекали»? «Тут скорее интегралы требуются», – тогда уже громко произнес математик. Мельник встряхнула гривой. Приняла ли она эту формулу, или наоборот, дала понять, что все это чушь несусветная – бог ведает. Как бы то ни было, химик оказался прав. Учебный день закончился, буря утихла.

– Погоди, что значит, день этим закончился? – возмутилась Юленька. Ее не устроила та черта, которую будто бы подвел Леонтьев под рассказом. Тогда Виктор примирительно поднял ладонь. Нет, нет, закончился день, но еще не история. Немного терпения. Он сделал глоток коньяка и поморщился. «Бишкек» – не «Курвуазье». Обдумал что-то, снова поморщился, и продолжил.

– После этого Аллу стали часто видеть с Дмитрием Федоровичем. И в столовой, во время больших перемен, они о чем-то спорили, то переходя на повышенные тона, то перешептываясь и перемигиваясь. Как школьник со школьницей на задней парте.

Юленьку это огорчило.

– Неужели? И как сейчас? Вот я не понимаю, как можно… Ну, в общем, как можно с человеком, с мужчиной, с женщиной, если в самом главном – антагонизм противоречий? – и твердо, как собственное бесповоротное решение, и с грустью сказала женщина.

– Закажи мне еще вина, пожалуйста, – добавила Юленька, обнаружив, что раскрылась выше меры, ею для себя самой определенной.

Леонтьев подал знак официантке. Та не торопилась подойти к их столику, изображая всем своим видом высочайшую степень занятости. Гостиничный ресторан был заполнен едва ли на четверть.

– А что, ты считаешь, так можно, когда муж – за Бандеру, а жена – за нас? – продолжила Юля обиженно, хотя Леонтьев и не возражал. Видя, что он ищет встречный взгляд, внимание официантки, и мог не обратить внимания на ее вопрос, она придвинулась к нему поближе.

– Виктор, ау! Муж с женой – тут что главное, я считаю? Понимание. Понимание – это валюта. Да, такая валюта. Валюта любви.

А нравственно ли допускать девальвацию? Может так быть, что нравственность – она и есть суть защита от девальвации… добра? Не может, должно так быть.

Леонтьев с удивлением обернулся к Юле. Его ухо резануло сочетание «есть суть», но какая дефиниция! Математик – тот человек, который выше всего другого должен ценить определения. От определений зависит теория…

– В эпохи перемен скелет нравственности меняется, Юлия. Разлад старых связей неизбежен. Лишь бы великая задача было. Великая и понятная задача, как интеграл по частям. Проходила? Это как общие дети…

– Что ты за человек… Ты меня еще по частям заставь интегрировать… Обидно! Ты бы сейчас твоего приятеля по плечу хлопал, и коньяк бы с ним делил, если бы встретил? А ничего, что он теперь историю по Грушевскому читает? Устроит тебя такой скелет?

Юля постаралась задеть Виктора, а только это ему польстило. Заманчиво следовать за собственной красивой мыслью и развить ее в аналогии – в сложно организованном, комплексном, очень иррациональном пространстве интеграл по замкнутому контуру, а именно сумма достигнутого и созданного на всем жизненном пути равна значению вычета – то есть функции жизни в самой ее главной, особой точке. Теорема Риммана, что ли? Только что это за точка такая? Может быть, это выбор в эпоху перемен? Виктор подумал о том, как было бы здорово, если бы у него, помимо знаний в математике, был бы и литературный дар… Нынче голая математика – прах. Абстракция.