Когда Леонтьев ответил, что, например, в Швеции учитель физкультуры – главный человек в школе, он отвечает за гармонию души и тела, Юлечка хмыкнула в кулачек.

– Да ладно. Бывала я и в Швеции. Нет там никакой души. Шведский школьник – это наполовину небинарное существо. И уж школьниц в день последнего звонка я в Мальмё тоже видела – полон город пьяных нимфеток на радость смуглым мальчикам из дальних стран.

Леонтьев изобразил испуг, мол, небинар – это что за чёрт?

Окстись!

– Вот! И я так смотрю на вещи. А мой бывший Лёвочке из Германии фотографии шлет, как там эти небинары силу набрали немереную. Сам уже не рад, что уехал. Твой приятель, кстати. Думал, там ему икру на булку, а его носом в…

Юлечка замолчала. Глаз ее затвердел, стал темным, недобрым. Леонтьеву хотелось бы узнать, по какой причине женщина и его приятель расстались, но спрашивать не стал, верный привычке не лезть в чужие семейные дела. Он поинтересовался другим – что же ее бывший не вернется, раз там на него небинары наседают? Самое время домой из Германии. Немцы вспомнили прошлое, шлют на Россию танки, отменяют Рахманинова с Достоевским, принуждают олимпийцев отказаться от Родины… Так, загибая пальцы, неторопливо перечислил нынешние невзгоды от принадлежности к русскому племени Виктор Леонидович. Сам же он внимательно следил за лицом женщины. Сейчас бог еще знает, на какую мину можешь наступить, говоря такое мало знакомому человеку. Да что там мало знакомому, тут и с хорошо знакомым одно слово может к барьерам развести. И все-таки Леонтьев испытывал уверенность, что в Юлечке не обнаружит подвоха и червоточины, если речь о том, что сейчас снова называется гражданской позицией. И верно…

– Раньше у него главное слово было – долг. А теперь боится попасть под мобилизацию. Страдает там и боится. Мужику за пятьдесят, а боится. Как же люди (она хотела сказать «мужчины», только передумала)… как же люди меняются… И сына с толка сбивает, уезжай, говорит, пока не поздно. Сам про небинаров пишет, а зовет. Не глупо ли?

– Ну а что же? Столько лет без войны, в благости, по гамбургскому-то счету. Можно и забояться. К тому же издалека у страха глаза велики. Я читал, что там, в Германии, про нас такие ужасы рассказывают, как не забояться! Варвары мы, да и только. Детей в яслях хватаем и на фронт, с деревенскими ружьями да с пушками, еще отлитыми при Петре Первом. Тимур, помню, в молодости больше уважал спортивные дисциплины, нежели математику с историей… Надеюсь, я тебя этим не обидел сейчас?

– Я уже давно на такое не обижаюсь. Не до этого.

– Извини…

– Сказала же, не обижаюсь. Я уже давно не блондинка… К тому же ты прав, я тогда выходила за атлета. Только все равно, как-то обидно – как нашему человеку в такое поверить? Ладно, немцы. Я и в Германии бывала. Встречала там особей, которых еще со времен Екатерины не разморозили. До сих пор считают, что по Москве медведи бродят. И бог бы с ними, так есть другие, у них в подполе форма вермахта, а у кого и под подушкой. На всякий случай. Одна бабка мне так прямо сказала: «Пусть бы русские с украинцами друг друга поскорее перебили, заодно и поляков». Это лет пять назад было. С этих какой спрос? Спрос с Тимура, не с них. Ты же не боишься, а вы одногодки…

– Ты это помнишь?

– А то. У вас с ним дни рождения в один день, только через полгода. Я вообще-то на память пока не жалуюсь, а тут захочешь – не забудешь.

Леонтьев пригубил коньяк, и жидкость насыщенным густым теплом разлилась по его сосудам или, как писали в былые годы, по жилам. Он отодвинулся от стола, откинулся в кресле, закинул ногу на ногу и поинтересовался, не боится ли она, что Лёвочку возьмут под ружье, что дойдет и до такого, в самом деле? У женщины и без того высокие дуги век совсем округлились. Чем-то Юленька в тот миг напомнила ему Торопову. Та похожим образом округляла русалкины глаза, стоило спросить ее что-то, связанное с алгеброй и геометрией. Любопытно, помнит Юленька формулы тригонометрии? Надо будет спросить. Господи, какая чушь лезет в голову!