– И именно поэтому я здесь, – сквозь зубы выплюнул слова вспыльчивый бог и погряз в размышлениях, отведя взгляд, покуда его душевные метания не прервал громогласный, но такой спокойный бас.

– Если не способен разобраться сам, запряги других.

– Ты смеëшься надо мной? Устроить подобное будет ещë сложнее. Намного сложнее.

– На твоë благо, некто оставил тебе в подарок достаточные для этого средства. Или я не прав?

– И это твоë личное желание? Окончательный вердикт!? Спустить гончих и ожидать в неведении? Иногда я тебя просто… не понимаю.

– Не окончательный, временный. Иди, Мидир. Не делай из этого большую проблему, чем она является на деле. Можешь считать это моим очередным экспериментом и будь моя воля, поверь, я бы оставил незаконного нетронутым.

– Да… – покатав у себя на устах многозначительный ответ, тëмный бог развернулся и побрел к золотой двери не опуская взгляд. На пути его ног лоснилось в сиянии звезд множество сопящих и мурлыкающих мириклов, коих он с осторожностью обходил стороной, после чего милые создания умолкали. Они вообще переставали издавать милые звуки, начиная яростно отхаркивать свои внутренности и биться в агонии.

Великан смотрел на это, не проронив ни слова.

– И так всегда. Ничего не меняется. Но смертный… да, это было неожиданно. Интересно понаблюдать, сможет ли эта искра устроить пожар? – великан щелкнул вновь. Дорожка из трупиков, ведущая к закрывшейся двери, испарилась фиолетовой дымкой и потоками стянулась в горнило печи. – Как красиво… и всë же ты не прав. Тайм хорошо выполняет свою работу, – пропел свои мысли огромный бог. Впервые за долгое время он оказался доволен новостями и с трудом скрывал улыбку на своëм лице.

****

Раннее утро. На изрезанной извилистым ручьем лесной опушке, над разверстыми кронами возвышался чердак старого бревенчатого дома. Деревянные оконные ставни выглядывали на обкошенный двор, окруженный наточенным частоколом. Высокие хоромы по велению лесных хранителей выросли в затерянном остроге и с самого утра их толстые стены не прекращали трястись от неумолкаемой брани.

Входная дверь протяжно скрипнула. Почти облысевший мужчина худощавого телосложения, борода которого была неряшливо обкорнана ножом, натягивал на себя меховую шапку одной рукой, пока второй крепко сжимал изношенное двуствольное переломное ружье. На его плечах висела потрепанная торба, к которой был привязан многократно свернутый спальный мешок. Остальное обмундирование скрывала кожаная куртка с высоким, меховым воротником. Мужчина был чем-то разгневан, в его резких движениях читалось пренебрежение. Выходя на видавшее лучшие времена крыльцо, он судорожно расчесывал продолговатый шрам на шее, когда изнутри послышался скрипучий женский голос:

– Нету! Ничего нет! Ни муки, ни сахара, даже соль и та заканчивается. Чем мне детей кормить? Печь начала травить по-черному, одежда в труху рассыпается, а дыра в полу… У нас пол разваливается, – голос изменился, стал более грубым, резким и скорым, но всё еще скрипел как заржавелая калитка. – А этот и пальцем не шелохнет! Деревня то туда-обратно, так хоть бы мяса принес! Нету дичи, нету дичи. Так найди! Али ты думаешь, что она сама к тебе припрыгает, снимет тулуп, да в котел прыгнет? – Женщина нещадно бранила своего мужа, после чего начала хрипеть и зашлась мучительным приступом кашля.

– Папа стой, маманька помирает! Папа! – в унисон завопили детские голоса. Мужчина бросил назад испуганный взгляд, но после вновь нахмурился, и дверь с громким хлопком влетела в проем, вгоняя в дом холодный и свежий воздух.

– Да что ей будет, – прошептал он про себя, пытаясь успокоить терзаемое сердце. Злость его сошла на нет и появилось чувство вины за собственные обиду и равнодушие. Он стоял на крыльце вслушиваясь в протяжный кашель и детские крики.